Сумерки империи. Российское государство и право на рубеже веков

В консервативной религиозной среде он считался истинным христианином, непримиримым борцом за чистоту православной веры и с ее хулителями. В этой борьбе он не побоялся отлучить от церкви самого Льва Толстого[82]. В области религии он последовательно выступал против принципов свободы совести, отделения церкви от государства. Впоследствии в начале 1900-х годов Победоносцев решительно воспротивился реформе церковного управления, в том числе восстановлению патриаршества, созыву Поместного собора, расширению веротерпимости и т. п.

Вместе с тем часть православных считала его чуть ли не атеистом, человеком, ни во что не верящим, для которого нет ничего святого и возвышенного. По их мнению, никто более Победоносцева не содействовал падению веры в Бога, никто не принизил так религиозности русского народа, никто так не способствовал бегству всех свободных умов в материализм и атеизм. Энтузиазм, с которым «православные» разоряли церкви во время революции, в общем-то, подтверждает этот тезис.

Константин Петрович достаточно быстро вошел в новую должность. Отношения с императорской семьей были весьма доверительными, за исключением отношений с Николаем Александровичем, который его всегда опасался.

Как ни удивительно это звучит, но роль наставника для многих членов императорской семьи по многим вопросам, особенно религиозным и государственным, играл именно Победоносцев.

И конечно же, закономерно, что после гибели Александра II Манифест о восхождении на престол было поручено составить именно Константину Петровичу. Он справился. Манифест «О незыблемости самодержавия» Победоносцев подготовил один, без всяких согласований, более того, убедил Александра III не показывать никому, включая министров, до его провозглашения. О содержании Манифеста мы рассказали в главе второй настоящей работы.

К сказанному следует добавить, что в автобиографии, представленной Николаю II, сам Победоносцев пишет о Манифесте и Александре: «Положение его было ужасное — он не знал, как поступить и что делать, чтобы из него выйти. Я видел, до чего разгорались страсти, и прямо боялся за его безопасность — нечего и говорить, как боялся за судьбы России. И правда, чтобы выйти из этого положения, я убедил его сделать решительный шаг — издать Манифест 29 апреля 1881 года. Всем было более или менее известно мое в этом деле участие»[83]. Однако «…кучка людей, державших власть в руках, спешила тем более в первые же дни после катастрофы достичь своей цели. Молодой государь, захваченный врасплох страшным событием, казалось им, не мог воспротивиться — никто из них не знал его, и все они надеялись захватить его в свои руки и управлять им»[84]. Видимо, чтобы не было никому обидно, Константин Петрович решил взять бремя манипулирования императором на себя.

С восшествием на престол Александра III энергия Константина Петровича обрела новые формы и возможности. Близость к царю сделала его одним из самых могущественных людей России. При этом он никогда не использовал свое влияние на монарха для собственного обогащения и обретения высоких должностей. «Победоносцев — центральная фигура в правящих кругах эпохи контрреформ. Его личность — властная, боевая, воинствующая — представляла собой тот узел, в который сходились все нити государственной политики в царствование Александра III. На посту обер-прокурора Синода он хотел и сумел стать фактически главою правительства, твердо и цепко сжимающим в своей руке руль государственного корабля»[85], — писал историк и депутат второй Государственной думы А. А. Кизиветтер.

Победоносцев играл ведущую роль в определении правительственной политики в области религии, народного просвещения и в национальном вопросе. «Смешение принципов национального и религиозного достигло последних пределов уродства. Только православный считался истинно русским, и только русский мог быть истинно православным. Вероисповедной принадлежностью человека измерялась его политическая благонадежность»[86].

Религиозная политика Победоносцева характеризовалась очень жесткими действиями по отношению к старообрядцам, баптистам, молоканам и т. п., которых власть стала преследовать и подвергать самым настоящим полицейским репрессиям[87].