Сумерки мира

Остановитесь на мгновенье, послушайте слепых сказителей Оккироэ и Шайнхольма, послушайте их песни о трех женах Солли Шайнхольмского, из которых одна была… – да нет, вы не поверите, но они прекрасно уживались! – послушайте легенду о мастере Сигурде и его школах саларов – охотников за варками; послушайте сказания об Уходящих за Ответом, Видевших Рассвет, Вставших перед Бездной и, наконец, сказание о Вернувшихся вовремя…

Бросьте монету седому сказителю, монету на теплый хлеб и горькое вино, и идите дальше, если вы по-прежнему хотите спрашивать и умеете слушать. Найдите приют на ночь, и спите себе, пока чернила ночи будут расползаться по притихшей земле и чей-то взгляд загорится пурпуром во тьме переулков, загорится и угаснет, когда мелькнут в ночи серые плащи Скользящих в сумерках – саларов Согда, Калорры, Оккироэ, Вайнганги, Шайнхольма… тех, кто снится сейчас сопящим мальчишкам в смятых постелях… мальчишкам, знающим саларов – охотников за варками и никогда не слышавшим иного, прежнего значения этого слова…

А если вы все же выглянете в окно, то вам, возможно, посчастливится увидеть в свете уличных факелов тень большого волка с пегой от возраста шерстью, волка с перевязью на узкой спине, или размытый силуэт легкого на ногу человека с длинной рукоятью меча, выглядывающего из-за капюшона, и змея рядом с идущим тихо зашипит на вас, и все исчезнет – а вы пойдете спать…

Не спрашивайте завтра об увиденном – вам не поверят, или сделают вид, что не поверили, и вообще – что за видения в наш просвещенный век, берите-ка лучше стакан красного и забудьте, забудьте и не смешите людей!…

И вы выпьете, а потом выпьете еще раз, и еще, и махнете рукой на эту ночь и на все остальные ночи, и пойдете дальше, подставляя лицо теплым ладоням солнца…

Но в одну из пряных ночей наступающей осени – в одну и ту же ночь каждого года – вам непременно приснится сон, если только вы действительно умеете спрашивать и слушать…

…Медленно загорается костер в предгорьях Муаз-Тая, и, словно вторя ему, вспыхивает другое пламя в глуши Шайнхольма; и сидит у каждого огня, у весело пылающих веток недвижимый одинокий человек, вороша угли суковатой палкой…

Говорят, в эту ночь, на самом ее переломе, Время и Судьба сходятся вместе для неторопливой беседы ни о чем, и тогда становятся миражом годы и расстояния, и нет «вчера» и «завтра», а есть «сегодня» и «сейчас», – и два далеких костра сливаются в один, брызжущий искрами, и вот уже два человека сидят у огня, изредка перебрасываясь скупыми, отрывистыми репликами… Один из них кутается в выцветший плащ с железной застежкой на левом плече, другой смеется, глядя на это, и встряхивает гривой пепельных волос – нет, совсем уже седых волос, и огромная змея лениво свивает в тепле свои тугие кольца, помнящие не одну сброшенную кожу…

А напротив, там, где тень ночи пытается шагнуть в освещенный круг костра, стоит худой старик в потертой хламиде, и ладонь его – узкая, твердая ладонь, похожая на роговой коготь, лежит на бронзовом плече улыбающегося парня, из раскосых глаз которого глядит пленная Вечность…

…А потом ветки обугливаются, превращаясь в золу, и посветлевший горизонт рождает первые алые гребни на волнах надвигающегося утра.

Начинается рассвет.

В одну из таких ночей, в далеких песках Карх-Руфи, цоколь храма неистового бога Маарх-Харцелла дал трещину. И смуглые дети пустыни шептались об исчезнувшей статуе и пустом постаменте…