Сумерки мира

Ох, и тяжелый же… А когда стреляет, небось, еще и отдача ого-го какая!

– Дядя Арсен, это что за марка?

– Не знаю. Я никогда такого не видел. Похоже на «люгер» или «кольт», но…

– Так «кольт» – это ж револьвер!

– Нет, Талька, пистолеты «кольт» тоже бывают. Но – другие.

Так, запомним… А я думал, «кольты» – это только те, что у ковбоев… Ох и тугой же у него курок! Не нажимается…

– И не старайся. Я его на предохранитель поставил.

– А как он…

– Виталик, перестань сейчас же! А вы, Арсен, прежде чем давать мальчику оружие…

Похоже, отберут… Ну и ладно, вот только разок прицелюсь из него вон в того дяденьку на повороте… Ой! Это же гаишник!…

Гаишник свистит и машет нам своей полосатой палочкой. Пистолет уже у дяди Арсена, и он поспешно прячет оружие, пока папа послушно тормозит.

Гаишник подходит к нам, скрипя сапогами, и небрежно отдает честь. На сапогах у него бренчат погнутые шпоры. Мотоцикл он ими пришпоривает, что ли?… Лицо у гаишника толстое, красное, фуражка съехала на затылок, а глаза какие-то стеклянные, неживые, да еще и один – карий, а другой – и вовсе зеленый…

– Старший сержант Кобец, – он снова козыряет, чуть покачнувшись. – Ну-ка, из чего это ваш мальчик в меня целился?… Давайте, давайте, выкладывайте… – от него пахнет, как от дяди-разбойника, и дышит он мне прямо в лицо. Мысли путаются…

Сам собой у меня в руке оказывается мой водяной пистолет. Он тоже большой и черный; гаишник неожиданно резко и больно бьет меня по руке, на лету перехватывая игрушку. Тонкая струйка воды брызгает ему в физиономию. Жаль, что не настоящий – была бы дырка в голове!

– Что вы делаете?! Это же игрушка. За что вы ребенка?!

Это папа. Голос у папы звенящий и страшный, и кажется, что он сейчас выскочит из машины и разорвет гаишника на куски. Ударенная рука болит, и я еле сдерживаюсь, чтобы не заплакать…

Гаишник молча крутит в пальцах мой пистолет, брезгливо стирает капли со щек, с вислых рыжих усов и, поколебавшись, возвращает пистолет мне. Я замечаю у него на пальце перстень с ненашими буквами и длинным острым шипом, торчащим из центра. Дядя Арсен тоже смотрит на перстень, и лицо у него становится твердым и злым.

– Игрушка, – произносит сержант, дыша на меня кислятиной и не моргая своими разноцветными пуговицами. – Вам всем придется пройти со мной.

– Почему? – спрашивает мама.

– Вы превысили скорость.

– Я не…

– Не пререкайтесь с представителем власти. Выходите из машины.

– Тогда почему – все? За рулем был я – значит, мне и отвечать.

– Вопросы здесь задаю я. Выходите.

В зеркальце я вижу лицо мамы – оно бледное, растерянное и очень испуганное. Вот-вот расплачется. Мы переглядываемся – и, все четверо, выбираемся из машины.

– Следуйте за мной, – сухо произносит гаишник. Мы следуем.

…Мы подходим к какому-то старинному дому с колоннами у входа, поднимаемся по высоким каменным ступеням. Гаишник толкает скрипучую дверь с позеленевшими набалдашниками на медной ручке, и мы оказываемся в очень темном коридоре. Я сразу же хватаю дядю Арсена за руку (папа идет первым, сразу за гаишником, потом мама).

Впереди возникает тусклый свет. На мгновение его заслоняет гаишник, после – папа… и мы оказываемся в огромном зале с полукруглым потолком. На стенах горят настоящие свечи, но толку от них мало, и все равно видно плохо. Мы стоим на деревянном огороженном возвышении; напротив – такое же возвышение, но побольше, и на нем стоит стол. За столом сидят скучные дяденьки в черном, с длинными белыми завитыми волосами, и в смешных плоских шапочках с кисточками. Справа и слева от нас торчат два всамделишных рыцаря в латах и с тяжеленными железяками – кажется, они называются алабердами…

Тем временем гаишник уже низко-низко склонился перед неподвижными черными дяденьками. Сверху он выглядит неловким и ненастоящим.

– Подсудимые доставлены, ваша честь, – неожиданно тонким голоском пищит сержант.

Один из черных вяло машет рукой, и гаишник, пятясь задом, спешит исчезнуть, стараясь не звякать шпорами.

– Что вы можете сказать в свое оправдание? – спрашивает человек в шапочке, которого сержант назвал «ваша честь».

– Позвольте полюбопытствовать, а в чем нас обвиняют? – папа искусственно улыбается и шепчет: «Маскарад…»

– Значит, вам нечего сказать.

Их честь даже не вслушивается в папины слова; похоже, что ему заранее все равно.

– Итак, доподлинно установлено, что все, здесь присутствующие, повинны в непрощаемых преступлениях перед Церковью и Короной, а посему двое мужей приговариваются к смертной казни через колесование, жену бесстыжую надлежит отправить на вечное покаяние, а отрока определить в послушание к отцам-иезуитам для вытравления ростков ереси и воспитания в благочестии. Приговор надлежит привести в исполнение незамедлительно.

– Послушайте, кончайте этот балаган, прекратите… – папа все никак не может понять, что все это не понарошку, не игра, но я-то сразу понял, и мама, кажется, поняла, и дядя Арсен…