Сумерки над Джексонвиллем. Лесной мрак

— Стефан тоже там был, с женой. Вот уж эту дамочку приятной особой никак не назовешь! А у него здоровенный синяк в пол–лица, причем ужас какой распухший. Куда я подевала эту масленку? А, вот она! К тому же жара была такая, что у всех пот буквально ручьями струился. Кюре — молоденький такой, говорил не то с южным акцентом, не то еще с каким — короче, никто ничего толком и понять не смог; а что до последних слов утешения, так я уже что угодно готова была отдать, лишь бы оказаться подальше оттуда. Как только официальная церемония закончилась, Поль кивнул мне, и мы быстренько уехали.

Да, похороны, похоже, выглядели и в самом деле совершенно чудовищно. Любопытно: неужели Поль даже не остановился возле могилы сына? Иветта открыла кран на кухне. Теперь голос ее доносится издалека:

— Жан не захотел пойти туда. Он считает это нездоровым явлением.

Жан? Ах да: Жан Гийом. Значит, они уже чуть ли не на «ты»… А насчет «нездорового явления» я с ним вполне согласна. Похороны… Наверное, идеальным случаем были бы похороны без покойника; но, увы, такое случается крайне редко.

— Вот; все готово!

Иветта подкатывает мое кресло к столу. Я чувствую запах… Ну–ка, подумаем… Кукурузное пюре? Точно. Значит, мои органы чувств постепенно восстанавливают свою способность восприятия окружающего. Я изо всех сил стараюсь жевать. Внезапно чувствую чью–то руку на своем запястье и тут же замираю.

— Надеюсь, полиция скоро отловит этого монстра; вещи творятся и в самом деле слишком ужасные. Представьте себе, у меня даже аппетит пропал от этого зрелища.

Проглотить прожеванное мне стоит несколько большего труда, чем обычно. Однако лично я проголодалась весьма основательно. Может быть, это и звучит совершенно чудовищно, но аппетита я отнюдь не утратила. Увы — Иветта уже яростно убирает со стола. Может, она предложит мне что–то на десерт? Нет — никакого тебе десерта. Я слышу, как она наливает себе кофе. Аромат кофе дразнит мое обоняние, хороший крепкий кофе — хоть бы ложечку… Но, конечно же, права на кофе я лишена. Сижу себе в своей коляске, как куль с песком, а в животе урчит от голода. Остаток дня проходит в весьма гнетущей атмосфере — Иветта «потрясена до глубины души». От нечего делать вновь и вновь прокручиваю в голове пленку происшедших за последние месяцы событий:

1) Я встречаю Виржини; девочка утверждает, что ей многое известно о совершенных в округе убийствах детей.

2) Правдивость ее рассказа подтверждается последующим обнаружением трупа Микаэля Массне.

3) Я знакомлюсь с ее родителями, Полем и Элен Фанстан, и их друзьями: Стефаном и Софи Мигуэн, Манюэлем и Бетти Кэнсон, Жан–Мишелем и Клод Мондини.

4) Кто–то непонятно почему пытается меня убить!

5) Виржини предсказывает близкую смерть Матье.

6) Матье убит.

И что же из этого следует?

Виржини явно находится в центре событий. Но я–то тут при чем?

Разве я могу сыграть хоть какую–то роль в этом чудовищном спектакле, будучи более чем инвалидом — почти ничем?

Похоже, погода переменилась: дело явно идет к дождю. Небо сейчас, наверное, весьма основательно смахивает на состояние моей души — такое же неспокойное, раздраженное и… замершее в нерешительности.

Уже за полдень. Сижу в гостиной и слушаю «Козу господина Сегена». Не подумайте, пожалуйста, что я внезапно впала в детство; просто пришла Виржини — она и принесла кассеты.

— В «Парке Юрского периода» тоже используют козу как приманку, — внезапно сообщает мне она.

«А в Буасси–ле–Коломб в качестве козы, похоже, используют меня», — ответила бы я ей, наверное, если бы могла.

— Волков нельзя винить в том, что они убивают баранов. Им ведь тоже нужно что–то есть.

Что правда, то правда. Более того — я чувствую, к чему ты клонишь, продолжай.

— А иногда то же самое происходит и с людьми. Они делают какие–то вещи потому только, что так нужно. Даже если это — очень плохие вещи.

Виржини, ангел мой, ты пытаешься решить эту проблему самостоятельно, а я, к сожалению, ничем не могу тебе помочь: во–первых — потому, что не в состоянии говорить, а во–вторых — я и не знаю даже, что сказать тебе на это.

— Ну да, она прекрасно все слышит.

Что? Я не совсем поняла, о чем речь. «Ну да, она прекрасно все слышит»? Кто слышит? Я? А с кем же она тогда разговаривает? С Иветтой? Но Иветта как раз и оставила Виржини здесь посидеть со мной, чтобы сбегать в аптеку. Уходя, она даже закрыла все окна и проследила, чтобы девочка заперла дверь изнутри.

— Да нет, честное слово: она все слышит, но говорить не может совсем.

Что еще за игру она затеяла? Пленка с записью «Козы господина Сегена» останавливается. Судя по звукам, Виржини, должно быть, вставляет другую кассету. Ага — Чайковский, «Петя и волк».^[16] Теперь — из–за музыки — мне приходигся напрягать слух, пытаясь понять, что же происходит в гостиной.

— Она очень милая. Не надо ее обижать!

Виржини? Виржини, дорогая моя, что ты там такое плетешь? Я приподнимаю палец.

— Не волнуйся, Элиза, я ему все объяснила.

Объяснила что? И кому? Чувствую, что нервы у меня постепенно начинают напрягаться. А вдруг это вовсе не игра? Вдруг она и в самом деле с кем–то разговаривает?