Сумерки над Джексонвиллем. Лесной мрак

Во всей этой истории постоянно концы с концами не сходятся. Ни одна деталь головоломки не подходит к другой. Словно кто–то постоянно — и очень ловко — все путает. Как будто некто, прекрасно знающий, что являет собой картинка головоломки в целом, режет детали на кусочки, чтобы никто и никогда не смог поставить их на надлежащее место.

— Бедняга Поль! Не хотелось бы мне оказаться на его месте. Знать, что послезавтра выкопают из земли твоего погибшего мальчишку… — доносится из кухни голос Жана.

— Ох, не надо об этом: меня от таких мыслей просто трясти начинает. Нет, вы представляете себе, Элиза?

Я приподнимаю палец.

— Что ни говори, а есть люди, на долю которых выпадает горя куда больше, чем положено простому смертному на этой грешной земле, — продолжает Иветта.

Уж я–то с этим совершенно согласна.

— У бедняги совсем замученное лицо, — замечает Гийом. — Временами оно меняется так, словно он в один миг лет на десять состарился.

Невольно я начинаю думать о том, а что бы я испытала, если бы мне сказали, что послезавтра откопают из могилы Бенуа. Бенуа, которого я никогда не видела мертвым; Бенуа, на похоронах которого меня не было… Бенуа, навсегда оставшегося в моей памяти безмятежно улыбающимся на фоне ирландского неба, по которому вечно бегут облака. Бенуа, превратившегося теперь, наверное, в самый обычный скелет, над которым хорошо потрудились могильные черви. Нет, это слишком несправедливо; подчас мне хочется взять да и раздавить этот мир в руках, словно стакан — так, чтобы кровь из ладоней хлынула.

— А Элизе можно есть форель?

— Сейчас растолку ей кусочек пополам с картошкой…

Отлично — совсем как корм для свиней. Похоже, нынче вечером настроение у меня более чем отвратительное!

Ну вот — я получила–таки ее! Новую электрическую инвалидную коляску! И уже восседаю на ней, словно императрица на троне. Вчера утром Иветта позвонила моему дядюшке, а днем это чудо было доставлено нам из магазина. Жан тут же принялся за работу, и с нынешнего утра она принадлежит мне! Коляска, способная передвигаться по моей воле, без всякой посторонней помощи. И — чудо из чудес — мне не надо теперь ничего ни у кого просить, чтобы сдвинуться с места, просто нажимаю кнопку указательным пальцем левой руки. Жан собрал все четыре кнопочки вместе, разместив их в виде креста: вперед, назад, направо, налево. В данный момент мне доступны лишь две из них: вперед и назад — направо и налево пока не получается. Рэйбо, с которым, естественно, не преминули проконсультироваться по этому поводу, счел, что наше приобретение может лишь способствовать восстановлению двигательных функций моей руки, и от души пожелал мне упорства в освоении нового кресла. Такое впечатление, будто я стараюсь только для того, чтобы угодить ему! Ну да ладно… Катаюсь взад–вперед по гостиной (Иветта освободила мне достаточно места для этого занятия, расставив всю мебель вдоль стен) и должна вам признаться: после долгих месяцев полной зависимости от окружающих, вновь обретенная способность передвигаться самостоятельно — пусть даже всего на каких–нибудь три метра в пределах гостиной — кажется просто чудом из чудес.

А между тем, пока я тут развлекаюсь со своей новой игрушкой, полицейские проводят эксгумацию трупов погибших мальчишек. В присутствии их родителей — по одному человеку от каждой семьи. От Фанстанов, я полагаю, туда отправился Поль. Да и от прочих семей явились скорее всего отцы умерших. Тесный кружок мужчин — с сухими глазами, с комом в горле — стоят сейчас на холодном ветру и смотрят, как могильщики раскидывают лопатами землю. Паршиво, что ни говори. Иветта утверждает, что сегодня стоит на редкость хорошая погода. Она распахнула окна — оттуда тянет влажной осенней землей. Кажется, я где–то слышала, что люди, вскрывающие гробы, надевают специальные маски — как у хирургов — не столько из–за запаха, сколько из–за ядовитых трупных испарений. Ведь в гробах происходят определенные химические процессы. Иногда некоторые из них даже взрываются. Господи, ну зачем я все время позволяю себе впадать в такого рода мысли! Вперед–назад, назад–вперед; не хочу думать ни о каком кладбище, не хочу воображать себе эти сморщенные, искореженные детские тела; вперед–назад.

— В конце концов вы проделаете посреди гостиной пару хорошеньких бороздок!

Да, моя добрейшая Иветта; вперед, назад — бороздки, траншеи, рвы, могилы… стоп!

Звонит телефон.

— Алло? А, здравствуйте, Катрин. Простите? Нет, нет — ничего страшного, придете завтра; да, понимаю… Ну раз уж вам надо к дантисту… Что?.. Да что вы говорите?.. Но это просто невозможно!.. А вы откуда узнали? А… А он, что он говорит по этому поводу?.. Что? Просто безумие какое–то!.. Но почему?.. И все–таки это недостаточно веская причина… Да, да, понимаю, спасибо, что предупредили; до завтра… Элиза, это просто ужасно: жена Стефана… Она… покончила с собой! Катрин была в больнице как раз в тот момент, когда ее туда привезли…

Что? Да что же это творится?

— Проглотила целую кучу каких–то снотворных; пришла горничная и обнаружила ее лежащей на полу… Она умерла, Элиза!