Сумерки Российской империи

События развивались по нарастающей: «Вся промышленная, общественная и политическая жизнь парализована. В понедельник 10 января столкновения рабочих с войском становятся ожесточеннее… Всеобщая стачка охватывает провинции. В Москве 10 000 человек уже бросило работу. На завтра (четверг 13 января) назначена всеобщая стачка в Москве. Вспыхнул мятеж в Риге. Манифестируют рабочие в Лодзи, готовится восстание Варшавы, происходят демонстрации пролетариата в Гельсингфорсе. В Баку, Одессе, Киеве, Харькове, Ковне и Вильне растет брожение рабочих и ширится забастовка. В Севастополе горят склады и арсенал морского ведомства, и войско отказывается стрелять в восставших матросов. Стачка в Ревеле и в Саратове. Вооруженное столкновение с войском рабочих и запасных в Радоме» [95].

«Немедленное низвержение правительства - вот лозунг, которым ответили на бойню 9-го января даже верившие в царя петербургские рабочие, - отмечал В.И.Ленин, - ответили устами их вождя, священника Георгия Гапона, который сказал после этого кровавого дня: «у нас нет больше царя. Река крови отделяет царя от народа. Да здравствует борьба за свободу!» [96]

Как бы в подтверждение его слов, Георгий Гапон обратился с открытым письмом к социалистическим партиям России: «Кровавые январские дни в Петербурге и в остальной России поставили лицом к лицу угнетенный рабочий класс и самодержавный режим с кровопийцей-царем во главе. Великая русская революция началась. Всем, кому действительно дорога народная свобода, необходимо победить или умереть… Ближайшая цель - свержение самодержавия, временное революционное правительство, которое немедленно провозглашает амнистию всем борцам за политическую и религиозную свободу - немедленно вооружает народ и немедленно созывает учредительное собрание на основании всеобщего, равного, тайного и прямого избирательного права. К делу, товарищи! Вперед, на бой! Повторим же лозунг петербургских рабочих 9-го января - свобода или смерть!..» [97].

Как понимали происходящее царские чиновники? В целом понимали верно. После Кровавого воскресенья Витте, полемизируя с главным идеологом консерваторов, обер-прокурором Синода К.П. Победоносцовым, предрекал: "Такие жертвы и ужасы даром не проходят, и если правительство не возьмет в свои руки течение мыслей населения, то мы все погибнем, ибо, в конце концов, восторжествует русская, особливого рода коммуна" [98].

Нужно подчеркнуть, что Витте лучшим вариантом устройства России всегда полагал монархию, он любил повторять: "Не будь неограниченного самодержавия, не было бы Российской Великой империи" и утверждал, что демократические формы неприемлемы для России в силу ее разноязычности и разноплеменности [99]. Его слова про "русскую, особливого рода коммуну" никак не заданы идеологией, они являются следствием здравого анализа происходящих процессов. Уже революция 1905 года несла в себе мощный заряд антибуржуазности, отрицания капитализма, с которым общество вынуждено было столкнуться в самой дикой, недоразвитой его форме и "переболело" им. Это видно из требований рабочих о ликвидации на фабриках государственных фабричных инспекций и создании совместных с рабочими органов управления производством.

В будущем эта идея будет реализована "снизу" в виде фабзавкомов - фабрично-заводских комитетов, которые возьмут в свои руки управление производством при недееспособности собственника (сбежавшего или парализованного страхом революции 1917 года). Производства будут работать, рабочие наладят управление, поступление сырья и сбыт продукции, и даже будут отдавать собственнику, если не сбежал, его долю прибыли - "чтоб было по справедливости".

Это уравнительное "по справедливости" становилось одной из главных черт общества. Насколько широко были распространены подобные идеи свидетельствует такой показательный факт. Представляя в Третей государственной Думе свой проект аграрной реформы, председатель Совета министров П.А.Столыпин говорил, что ставка сделана "не на убогих и пьяных, а на крепких и сильных".

Слова Столыпина вызвали одинаково резкую реакцию и среди крайне левых революционеров и среди крайне правых черносотенцев-консерваторов. Подпольные газеты революционеров обвиняли Столыпина, что он отдал деревню на поток и разграбление мироедам, а черносотенное "Русское знамя" восклицало: "В сознании народа царь не может быть царем кулаков" [100].

Ни о какой буржуазной революции речи, безусловно, не шло. Идеи русского социализма, поднятые еще Огаревым и Герценом, витали в воздухе, незрелыми оставались лишь лозунги восставших. И это прекрасно понимали прозорливые царские чиновники из тех, кто пытался понимать. Но это, одновременно, делало реформу «сверху» невозможной вдвойне. Если переход к конституционной монархии и рост капитализма был как-то представим, то идея коммуны означала полное низвержение государственного устройства. Отсюда продолжавшиеся попытки как-то вырулить ситуацию в привычное русло - пусть и реформ, но буржуазных.