Сумерки в полдень

Антону повстречалась шумная стайка девушек-гимназисток в форменных платьицах. Рослые, тугощекие и высокогрудые, они беззаботно смеялись, радуясь чему-то своему — может быть, хорошей погоде, молодости, жизни вообще. В чахлом садике напротив отеля уже играли дети: их крики, визг, смех прорывались сквозь шумы города. И серые дома, обступившие садик, смотрели на детей раскрытыми для утреннего проветривания окнами.

Елена встретила Антона в коридоре упреком:

— Почему вы сбежали от меня?

— Мне очень хотелось осмотреть хотя бы соседние улицы.

— Без меня?

— Но вы же спали. Я постучал в дверь и, не получив ответа, ушел.

— Могли бы постучать и погромче.

Они спустились по лестнице вниз и направились к застекленной матовым стеклом двери с надписью «Шпайзециммер» — столовая. Полная женщина в белом подкрахмаленном халате встретила их в просторной комнате, уставленной столами с белоснежными скатертями, пропела им: «Гутен морген! Гутен морген!» — и отвела к столику у окна. С удивительным для ее фигуры проворством она скрылась за дверью, ведущей на кухню, чтобы минуту спустя появиться с двумя большими плоскими тарелками, на которых был их завтрак: одно яйцо, два тоненьких, как бумажный лист, кружочка колбасы, крохотный кусочек маргарина и почти прозрачный ломтик темного хлеба.

Им потребовалось буквально несколько минут, чтобы съесть этот завтрак и выпить жиденький кофе.

Владелец отеля, узнав, что его жильцам хочется «бросить взгляд на город», посоветовал им совершить поездку на теплоходе по реке Шпрее и озерам, соединенным с нею каналами. Молодые люди не увидят, конечно, ни музеев, ни памятников, но зато посмотрят на самих берлинцев, которым удается вырваться из каменных и асфальтовых ущелий большого города на лоно природы. Заодно и сами отдохнут.

Елене, которую совсем не влекли музеи, старые церкви и памятники королям, понравился этот совет.

— Спросите, как добраться до теплохода, и поедем.

— Не поскупитесь на такси, — сказал толстяк, — дороговато, но удобно и быстро.

Свободное такси, точно поджидая их, стояло у отеля, и они помчались по улицам, обгоняя трамваи, грузовики и першеронов с нагруженными до самых небес телегами. Однако вскоре полицейский остановил такси и что-то сказал водителю. Тот повернулся к Антону.

— Мне очень неприятно, но я не могу ехать дальше.

— Что случилось?

Водитель молча показал вперед. От тротуара до тротуара улица была запружена толпой, над которой поблескивал, рассыпая сверкающие на солнце искры, какой-то странный металлический частокол. Едва заметно покачиваясь, частокол двигался справа налево. Внимательно всмотревшись, Антон догадался, что это штыки. И почти тут же услышал ритмичную дробь барабанов и далекую музыку, долетавшую откуда-то слева.

— А мы не можем объехать эту улицу? Водитель отрицательно покачал головой.

— Полицейский сказал, что вся Вильгельмштрассе занята войсками. Они идут уже около часа и будут идти еще долго. Колонна вытянулась почти через весь Берлин, и, чтобы объехать ее, надо сделать большой крюк, и это будет дорого стоить.

— Хорошо, я заплачу.

Водитель посмотрел на Антона с укоризненной усмешкой.

— Сразу видно, что вы иностранец и не умеете поступать с разумной бережливостью. Вы можете сейчас спуститься в подземку, пересечь Вильгельмштрассе за несколько пфеннигов в поезде метро и будете у пристани через двадцать минут.

Антон поблагодарил за совет и расплатился. Оказавшись на мостовой, Елена не захотела сразу спускаться в метро. Ее заинтересовала толпа.

Еще издали Антон и Елена услышали, как четко и громко рубили каблуками сапог мостовую марширующие люди и сотни длинных штыков-кинжалов распарывали теплый, солнечный воздух. Уже были отчетливо видны лезвия, заточенные с обеих сторон, и темные канавки в середине — для стока крови.

Елена втиснулась в толпу, заставив Антона последовать за ней. Пробившись в первые ряды, они увидели тех, кто нес устремленные в синее небо кинжалы. Одетые в черные мундиры солдаты в зеленовато-черных касках и коротких сапогах двигались с механической четкостью автоматов — по восемь в ряд. Они одновременно отрывали ноги от мостовой, вскидывали их на уровень пояса, потом гулко опускали. «Айн, цвай, драй, фир! Айн, цвай, драй, фир!» На черных мундирах ярко белели пояса с белыми патронташами по обе стороны пряжек, белые портупеи, белые знаки «SS» на петлицах. Правые руки были втиснуты в белые перчатки, белые вытянутые пальцы прижаты, точно приклеены, к ногам, левые, обнаженные, руки поддерживали снизу карабин. Лица солдат были столь однообразны в своей суровой окаменелости, что Антон не смог выделить ни одного из них. Страшная машина, которая двигалась перед ними, была безликой и бездушной. «Айн, цвай, драй, фир! Айн, цвай, драй, фир!»

Толпа, в которой было много женщин, восторженно смотрела на марширующие черные колонны. Женские глаза взволнованно блестели, губы улыбались, изредка восклицая:

— Ах, как они идут! Как они красиво идут!

Помахав солдатам рукою в кружевной перчатке, одна спросила другую:

— А вы видели вчера здесь танки?