Сумерки в полдень

В просторной комнате с большим камином, старым диваном и тремя такими же старыми креслами стояли двое мужчин. Один был высок, узкоплеч, с длинным, худым лицом, которое казалось синеватым, как лицо брюнета после бритья. Другой рядом с ним выглядел маленьким и щуплым, и только длинные руки с крупными кистями выдавали скрытую силу. Высокий назвал себя Артуром Хартером, пожал руку Антона крепкими холодными пальцами, а его маленький сосед, стиснув руку гостя, потянул к себе и заглянул в глаза.

— Вы из Москвы? Прямо из Москвы? — спросил он требовательно, словно знать это было для него очень важно. Он разочарованно вздохнул, когда Антон сказал, что покинул Москву сравнительно давно.

— Мистер Макхэй много лет собирается в Москву, — с улыбкой сказал Хартер Антону, — поэтому так интересуется ею.

— Да, да, — подтвердил сосед, — собираюсь, не был там с первых лет революции.

— Что же вам мешает? — спросил Антон, всматриваясь в лицо Макхэя: казалось невероятным, что этот пожилой, маленький, худой человек с поседевшей головой и морщинистым лицом, темным, как у Хартера, от въевшейся в поры угольной пыли, был тем «смутьяном» и «подстрекателем» Макхэем, который, по словам одной утренней газеты, пытался «возбудить ненависть наивного и политически неопытного народа к правительству, а также ко всем порядочным людям, желающим добрых отношений с нынешней Германией». За три последних вечера Макхэй, шахтер, коммунист, член парламента, «ухитрился выступить» на митингах в Глазго, Ливерпуле и Лондоне, на Трафальгарской площади, «сея, — по словам газеты, — вражду и требуя активных действий в защиту сомнительного права чехов властвовать над немцами».

— Это о вас писала сегодня «Дейли пост»? — спросил Антон, продолжая сомневаться: не однофамилец ли?

— Обо мне, — признался Макхэй, усмехаясь. Когда он улыбался, лицо его покрывалось густой и темной сеточкой глубоких морщин.

— Газета возмущена тем, что вы критикуете правительство перед толпой, а не в парламенте.

Макхэй засмеялся.

— Не в парламенте! — воскликнул он, продолжая смеяться. — Но как можно критиковать правительство в парламенте, который распущен «на каникулы»? Правительство обходилось без него и намерено обходиться дальше.

— Несмотря на все, что происходит?

— Скорее именно поэтому, — уточнил Макхэй. — Правительству удобнее сговариваться с Гитлером, пока парламент «отдыхает». Правда, нынешний парламент правительству не помеха, он одобрит все, что скажет премьер-министр, но могут быть вопросы со стороны оппозиции. Отвечать же на них премьер-министр не хочет.

Хозяйка принесла поднос, на котором стояли бутылка виски, стеклянный кувшин с водой и стаканы. Поставив поднос на каминную доску, она подошла к Горемыкину и Антону, робко улыбаясь. По углам ее рта жестко залегли печальные складки, привлекательное лицо было бледно. Поздоровавшись с Горемыкиным, она протянула руку Антону и, показав на поднос, пригласила наливать виски и разбавлять водой по своему вкусу.

Горемыкин тут же направился к камину, налил виски, плеснул в стакан немного воды и вернулся на место. Привыкший к русскому обычаю, запрещающему гостю вольничать в чужом доме, Антон не осмелился последовать его примеру, и хозяин, догадавшись об этом, подвел Антона к камину, подал стакан и, налив немного виски, стал разбавлять водой.

Антон, оказавшись рядом с Бестом, сказал, что слышал его имя еще в поезде из Москвы в Берлин. Бест удивленно поднял брови, собрав морщины на высоком лбу.

— Да, да, еще в поезде, — повторил Антон. — Некий Хью Хэмпсон упоминал ваше имя и уверял, что дружил с вами в студенческие годы и продолжает встречаться и ныне, хотя и расходится с вами во взглядах.

— Хью расходится во взглядах почти со всеми, — заметил Бест, улыбнувшись. — В студенческие годы ожесточенно спорил с нами, студентами-коммунистами, но, когда последователи Мосли напали однажды вечером на студента-коммуниста, Хью кинулся ему на помощь. Хью избили, но все же он не бросил в беде нашего товарища. Однако, притащив его к нам и смыв кровь со своего лица, он счел нужным провозгласить, что взглядов наших все равно не разделяет. Я сказал ему, что фашисты уже заставили его драться на нашей стороне, заставят и в будущем. «Драться — возможно, но не думать», — заносчиво заявил он.

— Мне показалось, — заметил Антон, — что события последних недель научили его многому.

— Эти события научили многому не одного Хэмпсона, — сказал Бест. Добавив виски и воды в свой стакан, он жестом пригласил Антона вернуться к тем, кто стоял в середине комнаты. — Лавировать становится все труднее, и каждый вынужден выбирать, на чьей стороне драться.

В дверь постучали, и Бест, поставив стакан на каминную доску, вышел в коридор, где вскоре послышались оживленные голоса: пришли новые гости. В комнату вошла высокая светловолосая девушка, за нею следовал Эрик Фокс. Неся на своем красивом лице улыбку, как победный флаг, девушка смело направилась к Макхэю, протягивая ладонь ковшиком.