Сумерки в полдень

Профессор шагнул в прихожую, протягивая обе руки. Дорогой костюм, очки в роговой оправе, тщательно причесанные, густые, с проседью волосы не могли скрыть его происхождения: это был крестьянин — широкоплечий, жилистый, с длинными, крупными руками. Большелобый, скуластый, с носом-картошкой и мелкими, глубоко посаженными маленькими черными глазами, профессор совсем не походил на тот идеал интеллигента, который воспевала в своих разговорах Юлия Викторовна. Она называла мужа «полуинтеллигентом первого поколения», поясняя с великодушной, прощающей улыбкой, что настоящим интеллигентом может стать только тот, у кого, как, например, у нее или Игоря Ватуева, отец, дед и прадед занимались умственным трудом и росли в интеллигентной среде. У профессора же мать умерла неграмотной, отец два месяца ходил в церковноприходскую школу, научился только расписываться печатными буквами и не всегда расставлял их в должном порядке. «Мог ли из такой семьи выйти настоящий интеллигент?» — воскликнула она однажды, победно оглядывая слушателей. Ватуев отрицательно покачал своей красивой «есенинской» головой. Катя опустила ресницы, и только Антон недоуменно спросил: «Почему же нет? У меня мать тоже неграмотная, а отцу чтение дается с таким трудом, что с него пот градом катится». Юлия Викторовна лишь жалостливо улыбнулась. Георгий Матвеевич положил руку на плечо Антона: «Юлия Викторовна права. Одного ума и образования мало, чтобы стать интеллигентом, нужно еще изрядно прожить среди них, черт бы их побрал!»

Сейчас он взял Антона за локоть и повел в кабинет. Ватуев, стоявший спиной к открытому окну, кивнул приятелю. Декан факультета Быстровский протянул Антону руку и усадил на диван рядом с собой.

— Ну что? Зачем звали «наверх»? — спросил он. — С чем вас поздравить?

Дубравин заговорщически подмигнул Антону.

— Пока ни с чем определенным, — ответил Антон, не осмеливаясь сказать правду. — Был у Щавелева, вечером беседовал с Михаилом Сергеевичем Малаховым.

— Малаховым? С самим Малаховым? — недоверчиво и в то же время восхищенно воскликнул Быстровский и потер кончиками растопыренных пальцев свою поблескивающую от яркого света люстры лысину, что всегда означало крайнее волнение. — И куда же вас метит Малахов?

— Да, как и предполагалось, на работу за границу.

— Кем? Полпредом?

— Какое полпредом! Просто одним из работников, — ответил Антон. — Опасность, говорят, надвигается большая, поэтому требуется иметь на той, на чужой, стороне побольше наших людей, особенно молодых, образованных и преданных.

— Но все же сказали, кем посылают?

— Нет, не сказали. Меня же не одного посылают, многих посылают и, наверно, позже решат, кого кем.

Декан перестал тереть лысину и посмотрел на простодушного молодого человека с пренебрежительной улыбкой: до чего легко обводят таких вокруг пальца!

— Кажется, там, «наверху», — сказал Быстровский, усмехаясь, — хотят взять противника если не умом и ловкостью, то, так сказать, валом, массой, числом. И вы попали в это число?

— Похоже, что так…

Хитрая усмешка на скуластом лице профессора Дубравина погасла. Засунув руки в карманы брюк, он нагнулся к Антону, будто с высоты своего роста не мог заглянуть в его виноватые глаза.

— Ты… ты… разве не отказался?

— Я отказывался… — торопливо проговорил Антон, не поднимая глаз. — Но мне сказали, что это важно и нужно, особенно сейчас, когда опасность…

— Слышали насчет опасности, — перебил его Дубравин. — Сами знаем о ней.

— Если знаете, то должны понять…

Дубравин не дал закончить Антону.

— Что понять? — выкрикнул он. — Что понять?

— А то, что в такое время нельзя стоять в стороне, — по-прежнему робко ответил Антон. — И нам надо делать все, чтобы предотвратить эту опасность.

— Спаситель нашелся! — издевательски воскликнул Дубравин. — Только его и ждут, чтобы остановить или предотвратить опасность. Новый Минин и Пожарский!

— Конечно, я не Минин и Пожарский, — проговорил Антон. — Но, видимо, и я нужен. Может быть, «для вала», как сказал Илья Петрович, но все равно нужен.

Дубравин оглядел своего любимого ученика с неприязненным удивлением: растерянное, виноватое выражение постепенно исчезало с лица молодого человека, оно становилось спокойнее и даже самоувереннее, словно Карзанов обретал твердую почву под ногами.

— Наше дело — изучать и объяснять историю, а не заниматься политикой, — сердито проговорил Дубравин. — Политика и наука — вещи разные, и когда их смешивают, то страдают и наука и политика. И конечно, глупо превращать ученых в практических работников.

— Может быть, действительно глупо превращать зрелого ученого в практического работника, — сказал Антон, — но мне еще далеко до ученого.

— Конечно, далеко, — раздраженно, с какой-то торопливостью подхватил Дубравин. — Но ты же выбрал историю, уже стал, можно сказать, на первую ступеньку лестницы, ведущей к вершинам науки. Подняться по этой лестнице теперь зависит только от тебя.

— Скорее от моего терпения, — иронически заметил Антон. — Не каждому дано возвести холм, который называют наукой, таская землю пригоршнями…