Сумерки жизни

„Жили некогда два богатых и красивых молодых человека, которые вели оптовую торговлю сельскими продуктами в Хорватии. Было это в 1857 году. Случилось так, что оба элегантных брата отправились на великосветский бал, где две сестры, красоты своей ради, представлялись эрцгерцогу Карлу Людвигу. На следующий день младший брат пришел просить руки младшей из них. «Да, милостивый государь, это было бы прекрасно, ибо у вас хорошее положение в свете, а у наших дочерей ничего нет, кроме красоты; пораньше Эрмины должна стать невестой старшая из них, восемнадцатилетняя Паулина». Младший брат пришел к старшему и рассказал, как обстоит дело. Старший отвечал: «Я не могу мешать твоему счастью, Паулина так же прекрасна, как твоя Эрмина, я обручусь с нею сегодня!» Моим появлением на свет я обязан этой рыцарской братской любви. Мою мать звали Паулина”.

ЭКЗАМЕН НА АТТЕСТАТ ЗРЕЛОСТИ.

Вам, наверно, интересно будет узнать, какую отметку я получил на экзамене в Венской академической гимназии, за мое сочинение: «В какой мере Ифигения Гете является «германской» драмой?» — «Весьма неудовлетворительно»! Вы, надеюсь, не думаете, что, сорок лет спустя, я неспособен снова провалиться на подобном экзамене! Другие мои почтенные, или, собственно говоря, совсем непочтенные коллеги просто задолбили все то, что им в течение восьмого класса говорили по этому предмету. Я же никогда не слушал. Ибо Ифигения мне нравилась глубоко, но «в какой мере» меня никогда не интересовало. Поэтому я вынужден был через пол-года вновь держать экзамен при Теризанской гимназии.

На сей раз темой для немецкого сочинения было: «Влияние открытия Америки на европейскую культуру». После долгих размышлений я написал многозначительное слово: «Картофель!»

Странно, почему это восемнадцати—девятнадцатилетнему уму предъявляют такие требования, да еще в условиях экзаменационной горячки, какие не под силу сорокалетнему уму, находящемуся в спокойном состоянии?!

Что удивительного в том, что при таких обстоятельствах становишься с горя поэтом? Для этого, слава Богу, не нужно никаких положительных знаний.

ДЕТСТВО.

Когда мне было восемь лет и меня учили дома, моим родителям сказали, что для моего «развития» необходимо заниматься в школе. Меня отправили в училище Германа на Школьной улице. Я не понимал ни одного слова из того, что там преподавалось. Через восемь дней я вновь очутился дома.

Вообще, в какой бы школе я ни учился в течение всей моей жизни, я не понимал ни слова. Это было «патологическое явление». Началось оно уже в гимназии. Для меня все было китайской грамотой. То же самое в университете. Начать с того, что все мне казалось лишним и запутанным. Я хотел постичь жизнь прямо, а не научными «обходами». В Штуттгарте, в «Придворном Книжном Магазине», я хотел в три месяца изучить теоретически то, что «опытные приказчики» не изучают и за пять лет. Мне говорили: «Это дается практикой!» Я не постиг ни теории, ни практики. Это было нудно и убивало дух, хотя и приходилось иметь дело с духовными ценностями. Я занял деньги и бежал из Штуттгарта. Я предпочел поселиться в Рейхенау у Пайербаха, в отеле «Тальгоф». Там был осенний лес, влажный мох, горные туманы, плеск Брюннлейна по ночам. По работе я не скучал. Отец говорил, что не знает, куда я направляю свой путь, но что его это не касается. Я направлялся в нагорные пастбища Шнеберга. А куда направляются другие? Тьфу!

ГУВЕРНЕР.

У меня был гувернер, которого я фанатически обожал. Теперь он профессор по глазным болезням. Его зовут Л. К. Моя сестра, Мария, которая была на два года моложе меня, имела гувернантку из Швейцарии, — Амелию Лейтцингер. В течение трех лет мы вели задушевную, чудесную жизнь, словно в раю; мы никому не завидовали; создавшаяся в родительском доме жизненная констелляция удовлетворяла нас вполне. Вдруг матери показалось, что гувернер и гувернатка относятся друг к другу не совсем равнодушно. В то время как мы с сестрой давно заметили этот факт и приветствовали его с радостью, видя в нем узы, скрепляющие все отношения в родительском доме, наша мать, принадлежавшая к более старому и исполненному предрассудков поколению, держалась иного, более скептического взгляда; однажды, по какому-то поводу, она сказала моему любимому гувернеру: «Вы должны отдаться исключительно, да, исключительно, дружбе с моим сыном, вы меня понимаете?» Да, он понял и заявил, что уходит.

Вследствие этого мы отказывались в течение трех дней от пищи. На четвертый день он взял назад свое заявление, а Амелия Лейтцингер добровольно возвратилась в Швейцарию. Отец сказал тогда матери: «Паулина, прошу тебя, не вмешивайся никогда в дела наших детей такого деликатного свойства!»

МОЙ ОТЕЦ.