Сумма теологии. Том IV

Возражение 3. Далее, Августин говорит, что он сбежал из отечества, где слишком много связывало его с умершим другом, поскольку хотел «уйти от себя, чтобы не встретиться с собою»[674]. Таким образом, из сказанного можно заключить, что объединяющее нас с нашими умершими или отсутствующими друзьями становится обременительным, когда мы оплакиваем их смерть или отсутствие. Но ничто не объединяет нас больше, чем удовольствия, которыми мы наслаждались совместно. Поэтому именно эти удовольствия и становятся обременительными для нас во время нашего траура. Следовательно, не всякое удовольствие утешает во всяком страдании.

Этому противоречит сказанное Философом о том, что «удовольствие изгоняет страдание, противоположно ли оно данному страданию, или любое другое, будь оно только [достаточно] сильным»[675].

Отвечаю: как с очевидностью следует из вышесказанного (23, 4), удовольствие – это своего рода успокоение желания в обретенном благе, тогда как страдание возникает вследствие присутствия того, что противно желанию. Следовательно, в движениях желания удовольствие относится к страданию точно так же, как в телах покой относится к усталости, возникшей из-за противного природе изменения (ведь и само страдание подразумевает некоторую усталость или недомогание желающей способности). Поэтому как любой телесный покой приносит облегчение от любого вида усталости, возникшей из-за противной природе причины, точно так же и всякое удовольствие приносит облегчение, утешая в любом виде страдания, возникшего по любой причине.

Ответ на возражение 1. Хотя не всякое удовольствие противоположно по виду всякому страданию, тем не менее, как было показано выше (35, 4), они противоположны друг другу по роду. И потому со стороны расположения своего субъекта всякое удовольствие может утешить во всяком страдании.

Ответ на возражение 2. Удовольствие дурных людей обусловливает страдание не тогда, когда доставляет им наслаждение, а впоследствии, то есть постольку, поскольку дурные люди раскаиваются в том, что они совершали при получении удовольствия. Такое страдание изгоняется противоположными удовольствиями.

Ответ на возражение 3. Когда налицо две причины, склоняющие к противоположным движениям, тогда обе они препятствуют друг другу; тем не менее, в итоге более устойчивая и сильная возобладает. Затем, когда человек опечален тем, в чем разделял удовольствие с умершим или отсутствующим другом, то налицо две причины, производящие противоположные движения. Так, мысли о смерти или отсутствии друга склоняют к страданию, в то время как наличное благо склоняет к удовольствию. Следовательно, каждая из них ослабляет другую. Однако коль скоро схватывание наличных движений более устойчиво, чем воспоминание о прошлых, и коль скоро любовь к самому себе более постоянна, чем любовь к другому, то, в конце концов, удовольствие вытесняет страдание. Поэтому несколько далее Августин говорит, что его «скорбь освободила [в душе] место для прежних радостей»[676].

Раздел 2. Можно ли найти утешение в страдании, или боли, в слезах?

Со вторым [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что слезы не утешают в страдании. Ведь никакое следствие не ослабляет причины. Но слезы, или стоны, это следствие страдания. Поэтому они не ослабляют страдания.

Возражение 2. Далее, как слезы, или стоны, являются следствием страдания, точно так же следствием радости является смех. Но смех не ослабляет радости. Поэтому и слезы не ослабляют страдания.

Возражение 3. Далее, когда мы плачем, печалящее нас зло присутствует в представлении. Но образ того, что нас печалит, усиливает страдание, точно так же как образ приятного усиливает радость. Поэтому похоже на то, что слезы не ослабляют страдания.

Этому противоречит сказанное Августином о том, что когда он оплакивал смерть своего друга, все тяготило его душу «кроме стонов и слез»[677].

Отвечаю: слезы и стоны по природе приносят утешение в страдании, и причины на то две. Во-первых, та, что пагубная вещь причиняет больше вреда тогда, когда мы замыкаем ее в себе, поскольку в таком случае душа более сосредоточивается на ней, в то время как если позволить ей выйти наружу, то интенция души рассеивается во внешних вещах, в результате чего внутреннее страдание ослабевает Поэтому обремененные страданием люди, плача, стеная и даже причитая, выставляют свое горе напоказ и тем самым ослабляют его. Во-вторых, та, что действие, приличествующее человеку в связи с его фактическим состоянием, доставляет ему удовольствие. Но слезы и стоны – это приличествующие страдающему человеку действия и, следовательно, они доставляют ему удовольствие. И коль скоро, как уже было сказано (1), каждое удовольствие некоторым образом утешает в страдании, или боли, то из этого следует, что слезы и стоны ослабляют страдание.