Сумма теологии. Том IV

Отвечаю: никакое страдание, или боль, не может являться наибольшим из человеческих зол. Ведь всякое страдание, или боль, обусловлено либо тем, что действительно является злом, либо тем, что представляется злом, хотя в действительности является благом. Но боль, или страдание, обусловленная действительным злом, не может являться наибольшим из зол, поскольку существует и нечто худшее, а именно или отсутствие схватывания действительного зла как зла, или его приятие. Со своей стороны, страдание, или боль, обусловленное тем, что представляется злом, хотя в действительности является благом, также не может являться наибольшим из зол, поскольку гораздо худшим было бы полное отделение от того, что действительно является благом. Следовательно, невозможно, чтобы какое-либо страдание, или боль, было наибольшим из человеческих зол.

Ответ на возражение 1. Удовольствию и страданию общи две добрые вещи, а именно правильное суждение о благе и зле и правильная упорядоченность воли при приятии блага и неприятии зла. Поэтому очевидно, что боль, или страдание, содержит в себе нечто благое, с удалением чего она станет чем-то худшим, в то время как далеко не каждое удовольствие содержит в себе нечто злое, с удалением чего оно станет чем-то лучшим. Следовательно, удовольствие, как уже было показано выше (34, 3), может являться наибольшим человеческим благом, в то время как страдание не может являться наибольшим человеческим злом.

Ответ на возражение 2. Уже одно то, что воля противополагает себя злу, является благом. И потому страдание, или боль, не может быть наибольшим из зол – ведь к нему примешена некоторая толика блага.

Ответ на возражение 3. Порча лучшего хуже, чем порча худшего. Но, как говорит Августин, «порча вещи и есть ее зло»[702]. Поэтому зло души является большим злом, нежели зло тела. Следовательно, приведенное утверждение бездоказательно, тем более что оно принадлежит не Августину, а другому человеку [а именно Корнелию Цельсу].

Вопрос 40. О раздражительных страстях и, в первую очередь, о надежде и отчаянии

Теперь у нас на очереди исследование раздражительных страстей [а именно]: 1) надежды и отчаяния; 2) страха и бесстрашия; 3) гнева.

Под первым заглавием будет рассмотрено восемь пунктов: 1) является ли надежда тем же, что и пожелание, или вожделение; 2) находится ли надежда в схватывающей или в желающей способности; 3) надеются ли неразумные животные; 4) является ли отчаяние противоположностью надежды; 5) обусловливается ли надежда опытом; 6) является ли надеж-да юнцов и пьяниц избыточной; 7) об упорядоченности надежды к любви; в) располагает ли надежда к действию.

Раздел 1. Является ли надежда тем же, что и пожелание, или вожделение?

С первым [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что надежда – это то же, что и пожелание, или вожделение. В самом деле, надежду полагают одной из четырех основных страстей. Но Августин, перечисляя четыре основные страсти, говорит не о надежде, а о пожелании[703]. Следовательно, надежда – это то же, что и пожелание, или вожделение.

Возражение 2. Далее, страсти различаются согласно своим объектам. Но у надежды тот же объект, что и у вожделения, или пожелания, а именно будущее благо. Следовательно, надежда – это то же, что и пожелание, или вожделение.

Возражение 3. [Далее] если нам скажут, что надежда дополняет пожелание в том смысле, что указывает на возможность обретения будущего блага, то мы возразим, что акциденции объекта не привносят различения в виды страстей. Но возможность обретения – это акциденция будущего блага, которое является объектом как вожделения, или пожелания, так и надежды. Следовательно, надежда не отличается по виду от пожелания, или вожделения.

Этому противоречит следующее: в различных способностях находятся различные виды страстей. Но надежда находится в раздражительной способности, в то время как пожелание, или вожделение, находится в вожделеющей. Следовательно, надежда по виду отличается от пожелания, или вожделения.