Сумрачная дама

На кухне суетились три полячки: собирали в стопки грязную посуду, смахивали со столов муку и остатки теста, подметали с пола мусор. Эдит не знала, к которой из них обратиться первой. Она не знала их имен – ей казалось, что так будет лучше. Она только знала то, что сказал ей Яков: если Эдит старательно скопирует ежедневные описи, отмечая машины и поезда, отправляющиеся к границам Германии и Австрии, женщины знают, что делать с этой информацией.

Они смогут передать ее в нужные руки. По крайней мере, Эдит надеялась, что смогут.

Рука Эдит инстинктивно потянулась к карману кителя. Там, свернутая в несколько раз, лежала дневная опись всего, что регистрировала Эдит, включая, если известно, происхождение и первоначальных владельцев – все это кратко обозначено ее мелким аккуратным почерком. Но она помедлила. Правда ли у этих непримечательного вида женщин есть, как сказал Яков, власть не дать союзникам и сопротивлению взорвать эти поезда и машины? Это казалось невообразимым. Но Эдит доверяла Якову, а тот заверил ее, что нет лучше шанса защитить произведения искусства и, возможно, когда-нибудь вернуть их настоящим владельцам. Что еще она может сделать? Она – всего лишь одна женщина, застрявшая в подвале возле границы с Россией, а ее единственной связью с миром за пределами отряда нацистских солдат были неприметный поляк-переводчик и кухня, битком набитая изображающими из себя кухарок партизанками.

Эдит помедлила. К кому из них обратиться? Самая молодая из трех женщин стояла у раковины по локоть в мыльной воде. Эдит остановилась на женщине, вытиравшей столы. Она встала рядом с ней и поставила на стол свою грязную тарелку. Потом сунула руку в карман и достала дневную опись.

Женщина не посмотрела на Эдит и едва прервала свое занятие. Она просто протянула в сторону Эдит руку и смахнула маленький листочек себе в карман. Маленькое, едва заметное движение у края кухонного стола. Эдит отвернулась и услышала за спиной шепот.

– Danke schon.

Эдит почувствовала, как по шее у нее пробегают мурашки. Значит, они все-таки понимают по-немецки.

Через узкую щель в дверном проеме гостиной Эдит глянула на все еще сидящих за столом военных. Рослый солдат – один из командиров отряда – качался на задних ножках стула и ковырялся между зубов зубочисткой.

Эдит изумленно вздохнула. Эти мужики и понятия не имеют, что женщины на кухне слушают каждое их слово.

51

Доминик

Зиген, Германия

Апрель 1945

Военнопленные. Как им удалось сбежать от захвативших их нацистов?

Доминик раскрыл рот от удивления. Как долго они прятались тут, в шахте, вместе с жителями Зигена?

Стефани распределял пайки растворимого кофе, чтобы согреть их промерзшие кости, и тут прибежал Хэнкок. Все присутствующие одновременно вздрогнули, и Доминик покрепче схватился за ружье. Но лицо Хэнкока выражало чистую радость.

– Сэр! – Хэнкок в кои-то веки не контролировал выражение своего лица, и оно было неаккуратно взволнованным. – Вы должны это видеть.

Доминик, Стефани и Стаут отправились следом за Хэнкоком по извилистым тоннелям, пока те не привели их к двери, которую, судя по разбитой в щепки раме, только что выломали. За дверью Доминик поначалу не разглядел ничего, кроме облака мелкой пыли. Но когда его глаза привыкли к темноте, он различил, что из нее на него смотрит прекрасный портрет кудрявой девушки с розовыми щеками. Потом он увидел то, что так взбудоражило Хэнкока. Бесконечные ряды стеллажей с произведениями искусства. Картины. Скульптуры. Бесконечные стопки упакованных ящиков. Бесценные произведения искусства были беспорядочно разложены по наскоро сколоченным из неструганых досок полкам; среди грязи, холода и вони великолепие этих произведений выглядело абсурдно.

Но правду невозможно было отрицать: шахты Зигена скрывали все, что обещал им старый герр Вейерс.

Заходя в помещение, Доминик почувствовал, как его утомленное сердце забилось быстрее. Он сразу убедился в том, что в этой грязной шахте хранятся шедевры, о которых он раньше только в книгах читал. Он хотел протянуть руку и все это потрогать, но вместо этого покрепче схватился за винтовку и шел вдоль стеллажей, разглядывая золоченые рамы и сверкающую поверхность масляных красок. На некоторых картинах были подписанные черными чернилами бирки. Мане. Вермеер. Будто бы зал славы художников, работы которых Доминик мог только мечтать увидеть наяву. Внезапно у него зачесались пальцы, захотелось рисовать.

«Продолжай рисовать».

Внезапно Доминик снова был в Ахене, стоял на коленях над Полом у входа в разрушенный собор и смотрел, как его друг испускает последние вдохи. Пронзившая его тело агония сменилась отвращением. Он отвернулся, борясь с внезапно подступившей тошнотой. Произведения были прекрасными, но он отдал бы их все до единого, лишь бы вернуть Пола.

Поворачиваясь, отупев от боли, он увидел нечто. Огромный ящик с косо накарябанным на нем словом «Ахен».

– Стефани, – сказал он пустым голосом.