Сумрачный дар

«Отпустить?! – возмутилась она. – Мой ветер, мою грозу – отпустить? Нет, ни за что!..»

Оба, светлый и темный, разом отшатнулись. Шу еле удержалась на ногах, вмиг стало холодно, мокро и голодно. Она протянула руку к темному, потрогать нитку шрама на плече – он отступил, покачал головой.

– Отпусти грозу. Не держи.

– Я не могу. – Вдруг захотелось плакать, спрятаться, сбежать – домой, в безопасность. – Это мое, я! – Она развернулась к своему светлому принцу, заглянула в глубокие, понимающие глаза. – Как я буду без себя?.. Я не могу!

– Можешь. – Светлый принц улыбнулся, стер с ее щеки дождевую воду. – Ты хороша сама по себе, Аномалия. Тебе не нужна стихия на цепи. Отпусти ее.

– Нет, я…

– Да, ты. Дай руку.

Шу вложила пальцы в ладонь светлого, сверху легла рука темного. Прямо в душу заглянули черные, полные пламени глаза. Роне, она помнит, его зовут Роне…

– Видишь эту птицу? – спросил светлый принц.

Оба убрали руки. На открытой ладони Шу сидела иволга, склонив голову, блестела глазами-бусинками.

– Если держать ее в клетке, она умрет. Ты не хочешь, чтобы твой ветер умер?

– Нет…

– Отпусти. Пусть летит.

Голоса темного и светлого путались, смешивались и текли их черты – и дождь плакал о дальних странах и несбыточных мечтах. Шу разжала пальцы, иволга встряхнулась и взлетела под потолок, принялась кружить.

– Не плачь, маленькая.

Кто-то, светлый или темный, неважно, потянул ее к себе, заставил уткнуться в плечо и погладил по волосам. И вдруг Шу поняла, что если сейчас, сию секунду, она не вырвется, не улетит вместе с иволгой, то останется здесь навсегда. Без крыльев. Без свободы. Одна.

В панике она рванулась прочь, вслед за птицей – к зеленой луне, к облакам!..

– Останься со мной, – догнал ее голос светлого шера. – Прошу.

Помотав головой, Шу обернулась, хотела сказать… Что сказать, она забыла: бирюзовая глубина манила, затягивала в себя, и тело делалось тяжелым, плавилось под этим взглядом, казалось, сейчас она утонет…

– Ты не будешь одна, – пропели морские волны. – Никогда.

– Хватит!

Резкий голос Роне Бастерхази встряхнул ее, его же руки дернули вниз, уронили – Шу еле успела вцепиться в его обнаженные плечи, чтобы не рухнуть на пол. Ширхаб, как неприлично!

– Не дергайся, девочка, – велел Роне и огладил ее по спине: под его рукой одежда таяла, от кожи шел жар и разливался по всему телу. – Ветер, птички, глупости. Тебе нужно что-то более существенное…

Пальцы темного сжали ее бедра, Шу вскрикнула от неожиданности – а может быть, от удовольствия?

Показалось, где-то далеко прозвучало:

«Отпусти ее, хиссово отродье!»

И так же далеко послышался ответ:

«Трус!» – и смех.

Ее вскрик поймали мужские губы – не Люкреса Брайнона, светлый пахнет иначе… Проклятье, я уже различаю их на вкус?

– Ты же выбрала обоих, – сказал или подумал Роне Бастерхази.

Одновременно с его словами ее накрыла тяжелая волна чужих эмоций: смутная, запретная, вкусная до того, что Шу задохнулась… но вынырнула, схватившись за почти потерявшее смысл слово:

– Нельзя!

– Во сне можно, все можно. – В голосе Роне звучала насмешка, а под ней голод, такой же, как ее, темный голод. Этот голод затягивал, лишал остатков разума и требовал: – Бери все что хочешь!

О да, она хотела. Все. Обоих. Сейчас. И к ширхабу все «не должно»!

– Люкрес! – позвала она; вздрогнула, когда светлый коснулся губами ее затылка и обнял, приник всем телом; свет и тьма, молнии, полет – все это было ее, здесь, сейчас!.. – Еще!

– Тебе хорошо, – прикусив ее губу, выдохнул темный.

– Да…

– Ты спишь, – напомнил светлый, прижимая ее к себе: его ладонь протиснулась между ней и телом темного магистра, скользнула ей между ног, и по всему телу пробежала волна острого, на грани боли, наслаждения.

– Да, сплю, – выдохнула она прямо в губы темному, прижимаясь к светлому спиной еще теснее, еще ближе.

Она готова была согласиться с чем угодно, лишь бы и дальше пить это… эти…

– Это все сон. Забудешь, как проснешься, – хрипло и прерывисто велел Люкрес.

– Забудешь! – Роне заглянул ей в глаза, а потом снова поцеловал – так жарко, властно и сладко… и притиснулся всем телом… у нее закружилась голова, она попыталась вдохнуть воздуха, ставшего вдруг густым и терпким, будто старое кардалонское.

– Да! – едва вдохнув, шепнула она, снова глядя в темные, бездонные глаза…

Две красные луны подмигнули ей в ответ, и она полетела куда-то вверх или вниз, или куда-то еще, она не знала – она просто спала, уронив голову на стол в деревенской таверне.

Глава 14

Когда закончится гроза

…достичь равновесия и свободы от предопределенности. Ритуал Единения – высшее проявление любви между детьми Двуединых,

показывающий Двуединым, что дети выросли, стали разумными и достойны самостоятельно определять свое будущее…

Ману Одноглазый, трактат «О свободе», запрещенный к прочтению, распространению и хранению.

Там же и тогда же

Дамиен шер Дюбрайн

– Чтоб тебя зурги сожрали, Бастерхази, – выдохнул Дайм, едва Аномалия между ними исчезла.