Сумрачный лес

Скрестив сухие ноги под столом, Бульрих позволил себе невесело усмехнуться. Он всей душой не любил воду, особенно если она неслась бурным потоком. Задумавшись, он припомнил, как однажды весенним днем, когда кое-где еще лежал снег, но солнце уже ярко сияло, он развеселил собравшихся на пикнике у реки квенделинцев: после искусного пируэта на третьем камне, считая от побережья у Колокольчикового леса, он с размаху плюхнулся в ледяную воду. Все эскизы – их после напряженной работы тем утром накопилась целая стопка – были безнадежно испорчены, а его любимая старая фетровая шляпа уплыла навсегда. Но самым ужасным для Бульриха стало другое: веселый смех Гортензии и прочих дам ее кружка, которые – ну как же иначе? – именно в тот день приняли приглашение Валли и явились на пикник. Собрались все, даже Бéдда и ее невыносимая кузина Афра из Звездчатки с тремя подругами. Пришла и Хульда Халлимаш из Зеленого Лога, которая нравилась Бульриху и перед которой ему вовсе не хотелось предстать в таком неприглядном виде. Рядом сидели и сестры Кремплинг – Иза и Камилла из Баумельбурга, достопочтенная Валли и сама Гортензия, как раз набившая рот сладкой лепешкой. И все они залились радостным смехом, прерывая как всегда оживленную, но весьма однообразную беседу. К огорчению Бульриха, дамы бросились перемывать ему косточки, особенно усердствовали Гортензия и Бедда.

На широких коленях Бедды Шаттенбарт, в накрахмаленных складках маминого фартука, уютно устроился Карлман, любимый племянник Бульриха, наблюдая за происходящим с дядей. Бульрих на мгновение с головой исчез в потоке, раздувшемся от тающего снега, и появился вновь, барахтаясь и шлепая руками по воде. Рядом с ним всплыл маленький сверток, крутнулся на месте и стремительно уплыл по течению. Карлман не сдержал веселого смеха и тут же погнался за переливчатой голубой бабочкой вместе с Эппелином Райцкером, младшим отпрыском Бозо и Валли, которые, как и другие квендели, вышли погреться под весенними лучами солнышка.

Бульрих отвернулся, чтобы не слышать звеневшего над рекой смеха, и, с шумом разгребая воду, побрел к берегу, мокрый до нитки, будто после майского дождя. К счастью, оставшиеся три камня-ступеньки он миновал без приключений и исчез в кустах на опушке леса, стремясь скрыться от насмешливых взглядов. Спустя двадцать шагов, которые, как он надеялся, выглядели вполне достойным отступлением, Бульрих задрожал от холода.

Добравшись в сумерках до Зеленого Лога и петляя по закоулкам, Бульрих подошел к своему дому с обратной стороны, через сад, и вдруг обнаружил, что ключ от входной двери тоже потерян.

– Ох ты ж, гнилой трюфель! – вырвалось у Бульриха, и он громко чихнул.

Ладонь, которой он взялся за ручку двери, дернулась вниз. Судьба, похоже, решила сжалиться над ним: дверь оказалась не заперта.

Теперь же, удобно устроившись в кресле за обеденным столом, Бульрих потянулся и достал жестянку с табаком и трубку. После сытной еды клонило в сон. Стоило выкурить трубочку – развлечься. Размеренно, не торопясь, он принялся набивать любимую трубку и задумчиво улыбнулся, перебирая в памяти события последних дней.

В списке потерь после того злосчастного купания в холодной воде значились: стопка отличных топографических эскизов, любимая шляпа, пачка розового табака марки «Привесок перистолистный» (совершенно испорченная) и моховая трубка, полная воды, – а единственным приобретением стала прегадкая простуда. Больше недели Бульрих лежал в постели, потея и сопя. Гортензия поила его отвратительным чаем, осыпала упреками и замучила своей заботой. Вдобавок ко всему она запретила ему курить.

Зато всю эту крайне неприятную неделю его навещал племянник – милый малыш Карлман. Он тогда был еще совсем маленьким и сбежал от гостившей у Гортензии матери, чтобы присматривать за больным дядей. Бульрих восхищался племянником. Малыш был умным, задумчивым и одиноким – в нем Бульрих с тоской узнавал себя в юные годы. Виделись они редко, ведь от Зеленого Лога до Звездчатки не ближний свет. При каждой встрече Карлман неизменно просил рассказать ему историю – ничего необычного для квенделя, даже типично для такого смышленого квенделенка.

Однако поскольку Бульрих был одинок и не завел семьи, их беседы у потрескивающего камина были ему очень дороги. Длинные истории Бульриха сильно отличались от коротких рассказиков Бедды или громких анекдотов у липы, куда Карлман иногда ходил с матерью. И когда Бульрих рассказывал о Холмогорье, малышу казалось, что даже деревья в светлом Колокольчиковом лесу намного старше, чем он думал, – сгорбленные, покрытые лишайником, с бородами из мха.

– Бульрих, сколько лет лесу? – мог спросить он невнятно, держа за щекой карамельку из кленового сахара, сделанную Гортензией лично для дорогого соседа.

– Лес гораздо древнее, чем многие квендели могут себе представить, – отвечал Бульрих. – По нему в незапамятные времена разгуливали очень странные существа. Если бы деревья умели говорить, то каждое из них поведало бы историю куда интересней, чем самые прекрасные наши саги.