Сундук с серебром

Ерам чувствовал слабость, есть ему не хотелось. В голове вихрем проносились беспорядочные мысли. Он уже раньше решил, что, когда зять вернется, деньги надо убрать из дома. Теперь это время пришло. Но не подстерегает ли Йохан где-нибудь в засаде и не кинется ли на него, как разбойник? Подумав об этом, Тоне вздрогнул и огляделся по сторонам. Надо было действовать.

Он отпер сундук и расстелил поверх одежды, лежавшей в большом отделении, синий платок. Низко нагнувшись над сундуком, он трясущимися руками вынимал столбик за столбиком и укладывал их в платок. Каждый раз, когда талеры слабо позвякивали, его охватывало странное чувство. Совсем не так бывало у него на душе в прежние времена, когда он пересчитывал деньги.

Нет, его трясущиеся руки, перекладывавшие монеты, не были руками скупца. Не были они похожи и на руки деда, положившего начало маленькому богатству. Тоне хорошо это понимал, хотя знал деда только по рассказам отца. Дед, как говорил отец, заплакал от радости, когда эта земля стала его собственностью. А ведь годы, которые последовали затем, были страшно тяжелы. Выплата долга за землю, налоги, неурожаи. Ели крапиву с молоком, жили в тяжкой нужде. Экономили на еде и одежде, берегли каждый крейцер, чтобы скопить талер. Много прошло времени, прежде чем в сундук лег первый серебряный талер, а за ним второй и третий… Помня о черном дне, дед ни одной монеты не потратил с легким сердцем.

После смерти деда сундук достался сыну — отцу Тоне. Он унаследовал вместе с сундуком бережливость старика Ерама и страх перед неурожаями и налогами. Да еще родилась у него в душе гордость своим богатством. А он, Тоне? При этом вопросе легкая усмешка скользнула по его лицу. Ему вспомнилось, как после смерти отца он впервые отпер сундук и обеими руками ворошил талеры. Вместе с ключом от сундука к нему навеки перешли дедовская и отцовская бережливость, беспокойство о будущем. Сколько раз случалось, что в дороге ему хотелось есть и пить, но в корчму он не позволял себе зайти. К табаку подмешивал буковый лист и чемерицу. Двадцать лет надевал по воскресеньям одну и ту же шляпу. Редко-редко ел мясо — только когда резал поросенка, если тот оказывался слишком тощим и не годился для продажи. Единственным его скромным наслаждением бывал иной раз стаканчик водки. И никогда Тоне не спрашивал себя, зачем он во всем себе отказывает. Нынче спросил в первый раз и в первый раз дал на это ответ. Если он прямо держит голову и не боится ни беды, ни старости — то лишь благодаря талерам, лежащим в сундуке. Не для того копили деньги три поколения, чтобы кто-то развеял их по ветру, как полову. Он верил, до последних пор крепко верил, что деньги останутся при нем, будут множиться, а если какая-то часть и уйдет, то только на постройку нового дома, на приданое дочерям, если их Бог пошлет. Да!

А теперь? Он выкладывал столбик за столбиком на разостланный платок и ужасался. Пустой ящик зиял, как широкая рана. Если вспомнить происхождение каждого талера в отдельности, то оказалось бы, что ни один из них не добыт нечестным путем — на каждом следы кровавого рабочего пота и тяжких лишений. Но теперь Ераму думалось, что, должно быть, деньги сами по себе несчастье, как ни трудно было в это поверить. Разве не из-за них впервые поссорились его дочери и в доме укоренился раздор? Разве слух о его деньгах не разнесся по всем долинам и не возбудил алчности у других людей, так что ему, Тоне, пришлось, в конце концов, запираться, точно богачу, и спать с топором у изголовья? И разве… Нет, всего и вспоминать не хотелось, — это причиняло слишком сильную боль. Он чувствовал, как в нем зарождается ненависть к Анке, которая принесла в жертву своей жадности судьбу отцовского дома. И он даже не ужаснулся, когда осознал это чувство. Он возненавидел и деньги. В это мгновение он готов был отнести свое богатство к реке и бросить его в омут. Или же позволить своим домочадцам перегрызть друг другу горло из-за этих денег.

Завязав монеты в большой, тяжелый узел, Тоне поднял его, будто намереваясь выкинуть в окно. Придется уйти из дому, подумал он. Даже если закопать деньги в лесу, все равно придется бросить дом. Слишком стар Тоне Ерам, слишком тяжело ему жить среди ссор и препирательств. А куда идти? На что жить?

Тоне втащил узел на чердак, приподнял тюфяк и положил деньги на доски кровати. Потом сел на постель, положил руки на колени и погрузился в тяжелое раздумье.