Барби попыталась заснуть. Ей это удалось, и во сне она проводила своего (самца) Локи почти
– Куда ты? – спросила она.
Кажется, он ответил со своей издевательской улыбкой:
– Надо встретить одного старого друга. Он так спешит ко мне, что даже буря его не остановит. Мы не виделись шесть лет.
– Что мне делать?
– Ждать.
– А если ты не вернешься?
– Я вернусь.
Он сдержал свое слово, которое дал ей в сновидении.
Когда темный силуэт возник в рваной белой пелене, Барбаре показалось, что Локи увеличился в размерах, а его фигура стала асимметричной.
Нет,
Она восприняла это как начало очередного кошмарного сна. Ее рассудок пасовал; краткий всплеск радости (Локи вернулся!) затухающей волной пробежал по телу, будто озноб. А внутри уже все застыло от ужасного предчувствия: с супером что-то случилось; он вернулся
Вблизи он производил еще более жуткое впечатление. Вся правая сторона его лица была обожжена. Наката, повидавший всевозможные раны и ожоги, сразу понял, что огнемет или факел тут ни при чем. И вряд ли хозяин позволил бы поднести к своей роже раскаленное клеймо размером со сковородку…
Если бы не вопиющая абсурдность подобного предположения, Студент сказал бы, что в голову супера ударила… молния.
Левая рука Локи болталась, как плеть. Трудно было понять, что случилось с раздувшимся и перекошенным телом, но выглядело оно так, будто хозяин прятал под дохой сиамского близнеца, сросшегося с его животом.
Барби и Нак испытали примерно одно и то же: опустошавшее мозг и леденившее сердце дыхание ужаса… Супер превратился в чудовище – в полном смысле слова. Они боялись смотреть на него, однако он притягивал к себе их взгляды как единственная настоящая сущность. А ведь они не имели понятия о внешнем пищеварении…
При этом Локи улыбался. Его губы и борода были коричневыми от крови.
Супер еле передвигал ноги, но даже в таком состоянии он был опасен. И теперь, после дуэли, стал опасен больше, чем когда-либо раньше. Он не обращал внимания на притихших и забившихся в щели людей. Несмотря на это, он казался им воплощением слепой ярости смертельно раненного и агонизирующего зверя, которому осталось только умереть.
Однако уже через несколько часов об отвратительном ожоге напоминало лишь грязно-багровое пятно – будто лицо Локи освещали тлеющие угли, – а его левая рука двигалась с прежней легкостью и быстротой. На голых участках регенерировавшей кожи начали заново отрастать волосы. Фигура… Фигура стала почти нормальной.
Он «переварил» очередную жертву и забрал себе ее силу.
Еще он увидел в действии оружие из Проклятого Арсенала и окончательно избавился от предрассудков.
21. ПОТЕРИ
Лео обнаружил исчезновение Студента и пропажу книги не сразу. Минуло почти двенадцать часов после ухода супера; большую часть этого времени старик провел возле раненых и под конец валился с ног от усталости.
Как только пострадавшим от когтей дегро стало чуть полегче, Лео отправился соснуть в свою каморку. Он не обольщался насчет своих медицинских талантов – облегчение могло быть временным и недолгим. Существовала реальная опасность заражения, а об антисептиках он знал только, что когда-то такие препараты существовали.
Ему было тяжело, очень тяжело. Наверное, тяжелее всех. Хуже, чем мэру, хотя Лео понимал, каково сейчас тому приходится. Но кроме всего прочего, Лео был стар. И вот под самый конец его жизни, с убожеством которой он уже свыкся и в которой нашел свое скромное место, приходит неминуемая беда.
Обидно.
Даже не дали умереть спокойно.
Если у других, более молодых, еще был призрачный шанс увидеть лучшие времена, то Лео на это не надеялся. Он понимал, что означает для Пещеры появление супера. Этого не понимал до конца даже Рой, но старый Лео готовился к худшему. Например, к тому, что его съедят первым.
Он еле полз под гнетом этих мыслей и тягостных предчувствий, от которых не существовало лекарства. Впрочем, было одно средство. Общедоступное и проверенное средство… Лео не лгал детям и взрослым, когда называл засохший цветок волшебным, а книгу магической. Он сам не раз испытывал на себе их исцеляющую силу. Действие этих предметов казалось немного странным, влияние – незаметным и проявлялось далеко не сразу.
Сначала, держа в руках осколки прошлого, надо было преодолеть острую боль и сожаление по всему безвозвратно утраченному – книгам, музыке, покою, весне, любимым людям, – но после этой страшной ностальгии вдруг пробуждалась она…
Надежда на то, что однажды все может вернуться на круги своя (так ведь устроен мир, правда?), все повторится: и величайшие глупости, и величайшие взлеты, – и природа воскреснет, восстанет изо льда, будто мамонт, пролежавший в вечной мерзлоте тысячи лет и чудом возвратившийся к жизни.