Супердвое: убойный фактор

Шеель не мог простить мне, а в моем лице советской власти, дьявольскую, как ему казалось, каверзу, какую власть рабочих и крестьян сыграла с ним, подсунув так называемого «близнеца». Я был уверен, Алекс обсуждал с отцом возможность провала, и тот объяснил ему, как вести себя в случае ареста. «Если тебя возьмут, пусть это будет статья 58, пункт 1а (шпионаж). Этого пункта и следует держаться. Любой ценой постарайся избежать всех последующих параграфов, касавшихся контрреволюционной и вредительской деятельности. Никакой политики! По первому пункту тебя могут приговорить к расстрелу, но эта обязаловка распространятся только на военных, при смягчающих обстоятельствах можно отделаться и десятью годами заключения. Смягчающие обстоятельства налицо – возраст, в реальных шпионских деяниях ты практически не принимал участия. (По крайней мере, ничего такого нам доказать не удалось.) Прибавь к этому добровольное признание и желание сотрудничать с органами. Отсидишь десять лет – и на волю с чистой совестью. К тому же мало ли что могло случиться за этот срок. Например, Германия нападет на СССР или СССР на Германию и еще неизвестно, кто победит в этой схватке».

Появление двойника спутало Шеелю все карты. Вовлеченный против воли в навязанную ему комбинацию, он становился заложником задуманной НКВД игры. Как всякий, причисляющий себя к трезвомыслящим европейцам, трезвомыслящий человек, Еско был уверен – этому «продукту советской эпохи», «активисту и передовику социалистической учебы» – никак не выжить в живущей по другим законам, более культурной и откровенно враждебной всему русскому – тем более советскому! – среде. Рано или поздно этого «новатора» схватят, и провал обязательно спишут на него.

К этому трезвому и тщательно выверенному расчету примешивалась тончайшая психологическая подоплека. Отвратительным казалось Шеелю само требование выложить свою подноготную. Он как рассуждал – попался, так судите, но ультиматум, обязывающий его делиться с похожим на него «передовиком» самыми интимными подробностями личной жизни, посчитал безжалостным глумлением над тем, что было ему дорого.

Неприязнь Шееля я мог понять, но вот обида Закруткина буквально огорошила меня. Свою антипатию к Шеелю он объяснил инстинктивным неприятием навязанной ему личины. О каких полетах в безвоздушное пространство можно мечтать, когда враг у ворот? Будь его воля, он ни за что бы не согласился стать Алексом-Еско фон Шеелем, просиживать штаны в вонючих буржуазных салонах, ухаживать за развратными, манерными женщинами, на которых он, будучи Анатолием Закруткиным, никогда бы и глаз не положил. У него были иные планы. Он готов пожертвовать собой, но не в личине фашистского холуя! Приказ перевоплотиться в чужого он ощущал как невыносимую для советского человека, пагубную зависимость от этого невесть откуда взявшегося фашистского недобитка. Наличие Шееля, тем более необходимость походить на него, замещать его, вызвало у него нежелательное, прилипчивое чувство, как если бы ему, мальчику из хорошей советской семьи, пришлось надеть чужие грязные носки и разгуливать в них в странной, если не сказать неприемлемой, для кандидата в члены партии, компании.

– Умереть без права быть собой, что же в этом героического, Николай Михайлович?!

Не хватало только, чтобы кандидат, на которого руководство возлагало такие надежды, поставил личное выше общественного!

Им – и тому и другому – словно под копирку, мерещилось, будто жизнь, в силу какой-то неясной потусторонней причуды, наградившей их одной биографией на двоих, обошлась с ними вызывающе несправедливо.

Причем без всякого повода с их стороны.

Шеель, например, уверил себя, что на его долю выпало все самое скверное, что могло приготовить им совместное будущее – отсидку с постоянным ожиданием расстрела, в то время как его альтер эго, его тень, будет просиживать в салонах штаны, пользоваться его капиталом, любить женщин, которых должен был любить он, Алекс фон Шеель, ведь, судя по заданию, НКВД обязательно постарается свести его с Магди Майендорф, о которой у Алекса остались самые теплые воспоминания. Эта симпатичная, всегда умытая, сверхаккуратная и ухоженная девочка часто являлась ему в сне. Здесь не было ничего сексуального. Странным образом Магди олицетворяла Германию. Отчасти это был бред, но Еско и бредом не хотел делиться с Закруткиным.

В свою очередь, Анатолий ни капельки не верил Шеелю и полагал, что тот все равно каким-нибудь хитрым способом предаст его, и он будет не в силах предотвратить провал. Каждый из них винил другого, что тот загоняет его в тиски. Каждому было не по себе от одной только неотвязной мысли, что добром это поручение ВКП(б) закончиться не может. Рано или поздно их поволокут на казнь, с кого потом спросишь за такой итог?

Это очень мешало работе.