Суперклей для разбитого сердца

Громко звякнуло какое-то железо. Обернувшись на звук, я увидела, что парикмахерша, занятая сооружением орлиного гнезда, выронила ножницы. Они упали на кафельный пол, но мастерица не спешила поднимать свой инструмент. Круглыми совиными глазами она смотрела на меня. Окинув быстрым взором салон, я поняла, что привлекла общее внимание. Кажется, тут все почитали за счастье порасти дикобразовыми иголками!

– Не хочешь стричься у меня? – недоверчиво повторил Микки.

– Не хочу! – пискнула я, предвидя, что сейчас меня заклеймят позором и спустят с лестницы.

Ан нет, не угадала!

– Молодец! – Чингачгук Цукерман поднял уголки длинного рта в улыбке и одобрительно хлопнул меня мускулистой рукой по плечу. – Уважаю принципиальных!

Он обернулся к выжидательно затихшей аудитории и произнес небольшую пламенную речь:

– Свободная личность в свободной стране имеет право на свободу выбора, не ограниченную ни веяниями моды, ни общественным мнением! Посмотрите на девушку: ее голова выглядит как потрепанный малярный валик! Ну и что из того, если ей самой эта сиротская прическа вполне нравится? Она хозяйка своим волосам и может делать из них что угодно!

Девушка-курильщица с жалостью посмотрела на меня и зааплодировала оратору. Я не поняла, похвалили меня или опозорили, но решила отказаться от выяснения этого момента и сказала Цукерману, едва стихли жидкие подхалимские хлопки:

– Давайте выйдем на свежий воздух, у меня к вам приватное дело!

– Покурим? – по-своему понял меня Микки.

Он протянул руку, и девица-дикобразиха перебросила ему сигаретную пачку. Цукерман ловко выхватил ее из воздуха, заправил в угол длинного рта сигарету, и мы вышли на крыльцо.

– Михаил, у меня к вам деликатное дело, – начала я, отказавшись от любезно предложенной мне цигарки. – Не знаю даже, как начать…

– С начала! – ухмыльнулся Микки.

Я покосилась на открытое удивленным взорам прохожих смелое слово «Херская» и решила чуток подправить расхожую легенду о «Хельге» в зеленке. Добавлю-ка я в этот рассказ немного специфического колорита…

– Ладно! – решилась я. – Надеюсь, вы меня поймете… В общем, если начинать с начала, то я должна признаться, что я лесбиянка!

Я выпалила это «признание» и сама испугалась сказанного, даже заозиралась по сторонам, не услышал ли кто, как я сама себя оговорила. Зато в черных глазах предводителя гомосексуалистов М. Цукермана, как я и рассчитывала, загорелись огоньки сочувствия.

– Вы же знаете, что наше общество в целом относится к сексуальным меньшинствам без одобрения и симпатии, – сокрушенно зачастила я. – Вот и у нас с моей подругой были трудности со съемом квартиры. Как только хозяева жилья начинали подозревать, что мы не просто девушки-подружки, студентки-однокурсницы, нас просили съехать. Это повторялось несколько раз, пока мы не сняли квартиру у одной славной старушки. Она, кажется, вообще не подозревает о существовании однополой любви, поэтому требует только, чтобы мы своевременно платили за квартиру и содержали жилье в чистоте и порядке. А мы, так уж вышло, непоправимо испортили бабушкин любимый шкаф!

– А что вы делали со шкафом? – живо заинтересовался Микки.

– Мы использовали его в своих любовных играх! – зажмурившись от собственной смелости, выпалила я. – И ненароком облили его зеленкой, которая не смывается, так что полированный шкаф весь покрылся некрасивыми пятнами…

По лицу крепко озадаченного Цукермана было видно, что он вовсю пытается придумать энергичную любовную игру, кульминация которой выражается в орошении полированного шкафа раствором бриллиантовой зелени. Предвидя нежелательные вопросы, я поспешила перейти к сути дела:

– Если мы потихоньку не заменим этот испорченный шкаф на другой, такой же, бабка рассердится и выгонит нас с квартиры. Тогда у нас с подругой снова начнутся проблемы с местом жительства, – я шумно перевела дыханье и продолжила: – Мне удалось узнать, что такой шкаф, какой нам нужен, был у вашего дедушки, композитора Михаила Цукермана. Скажите, пожалуйста, этот шкаф еще цел?

В ожидании судьбоносного ответа я затаила дыханье.

– Дедушка вроде не использовал шкафы в любовных играх! – не без ехидства ответил Микки. – У него для этого бабушка была… О, я знаю, вам нужно поговорить с маман!

– С вашей мамой? – уточнила я. – А как бы мне с ней поговорить? Где она?

– Сейчас? – он зачем-то посмотрел на часы. – Сейчас, наверное, она уже катит в аэропорт. Маман сегодня в три пятнадцать улетает в Вену, на Европейский конгресс феминисток.

Я догадалась, что активную жизненную позицию Микки Цукерман унаследовал от маменьки.

– Еще есть время, я перехвачу ее в аэропорту! – загорелась я. – Скажите, как мне ее узнать?

– О, это очень просто! – Микки весело засмеялся. – Найдите в толпе женщину, которая собственноручно тащит тяжелый чемодан, гневно ругая мужчин, осмелившихся унизить ее предложением помощи. Это и будет моя маман – Рита Цукерман.

Чудесная рифма «Маман – Цукерман» крутилась у меня в голове все время, пока я в такси, пойманном прямо на углу Зеленой и Лермонтова, летела в аэропорт.