Супермама для вишенки (СИ)

Совершенно не заметила, как появились заботы. Заботы о маленькой славной девочке, глаза которой милее всех святых. Это так радует, что настроение поднимается само собой.

Отец Юдина уехал в тот самый день, когда доктор из реанимационного отделения сообщил, что его жизни ничего не угрожает. Мы даже не успели перекинуться с ним парой фраз. Не знаю, узнал он меня спустя годы. Скорей всего не узнал. Или просто сделал вид, что не узнал.

Я слышала, как он благодарил врача. Но тот холодно отвечал, что это нужно ни его благодарить, а подушки безопасности.

Меня поддерживает Света и Натка. А вот мама... Мама впервые в моей жизни перешла на сторону зла. По ее мнению я не должна тратить свое драгоценное время просто так. Варечкой должны заниматься родственники. Мамы, папы. Бабушки и дедушки. На крайний случай тети. Но никак учительница по математике. В общем, наш последний разговор не состоялся. Мы разругались в пух и прах. Мама просто меня не понимает! От ее громких заявлений, я начинаю сомневаться. Правильно ли я все делаю? Мама ведь всегда права. Всегда желает самого лучшего.

Ближе к обеду приезжаю к Юдину. У него отдельная палата. При виде меня его лицо озаряется улыбкой и раздается хриплый голос:

- Крассоткина, тру-ля-ля! – он хочет приподняться с кровати, но пока это у него не получается. - Вот же встреча года! Кого-кого, но тебя я точно не ожидал здесь увидеть. А ты прям, как с выпускного.

- Юдин! Даже в таком состоянии продолжаешь шутить. Тебе Игоревна бульон сварила, просила передать. Я все равно мимо проезжала…, - опускаю глаза. Ну не совсем мимо. Ехала целенаправленно.

Бульон – в мое случае это просто прекрасно. А с ложечки покормишь?

Я лишь тяжело вздыхаю. Даже если его бульдозер переедет, он будет продолжать шутить. Юдин неисправим.

- Ладно, как там моя детка Варюша? Знает, где ее отец сейчас загорает? На каком курорте.

Я отрицательно киваю головой. Не решилась ей рассказать. Игоревна тоже молчит. Хотя бы пока девочка окончательно не поправится.

Сажусь напротив Юдина, достаю из пакета апельсины, а потом слышу, что в окно первого этажа, где и находится палата Глеба кто-то настойчиво стучит. Сначала не пойму, что происходит, а потому вижу его. Стас. Спешу открыть окно и послать его ко всем чертям.

- Что ты здесь делаешь?

В руках у него большая картонная коробка.

При виде меня он открывает ее. Из нее вылетают голуби. Птицы быстро устремляются к голубому небу, по которому медленно плывут пушистые облака.

- Помнишь? Ты мечтала о птицах мира? Вот они. Я их сегодня целый день по площади ловил.

- Ты идиот Стас, - обхватываю голову руками и не знаю, как комментировать этот поступок.

Даже не могу понять, как я с ним жила все это время. К женщине нужно возвращаться в тот момент, пока она не поняла, что ей и без бывшего хорошо. А я уже поняла, что без Стаса прекрасно живу. Мне не нужно гладить рубашки, собирать его носки по всей квартире или просто видеть, как они одиноко стоят в углу и ждут того самого мгновения, когда их отправят в стиральную машину.

Закрываю окно и возвращаюсь к Юдину.

- Кто там? Твой бывший? Упертый мужик. Все надеется, что ты дашь заднюю.

- Замолчи! – говорю приказным тоном. Наливаю в тарелку теплый куриный бульон. - Лучше открывай рот, - беру ложку и сажусь напротив него.

- Замолчи, открывай рот. Крассоткина тебя не поймешь. Определись уже как-то, - говорит, а мне кажется в его словах есть скрытый подтекст.

И в какой-то степени я сама не пойму, что со мной происходит. Гоню того, кого любила, иду к тому, кого ненавижу всей душой.

Глава 29

Подкладываю Юдину еще одну подушку под голову, помогаю удобно расположиться на кровати и начинаю кормить с ложечки, как какого-то маленького мальчика.

- Ложечку за маму, ложечку за папу...

Юдин уплетает бульон за обе щеки. У него хороший аппетит. С одной стороны радуюсь. С таким напором он обязательно пойдет на поправку. А с другой – я до сих пор чувствую себя виноватой.

Глеб утверждает, что на нем все и заживет, как на собаке. Совсем скоро, он даст фору моему бывшему физруку.

Отставляю пустую тарелку в сторону и подхожу к окну. Замечаю, что Стас уходит. Садится в свою, как выразился Юдин: тарантайку, включает на всю катушку Розенбаума и дает по газам, оставляя на асфальте следы от черных шин.

Смотрю на голубое небо, где до недавнего времени парили голуби. Птицы, вылетевшие из коробки, спустились на землю и топчутся у закрытого окна.

Спрашиваю, почему Варечка не ходит в садик. Ей было бы интересно пообщаться со сверстниками. Глеб неохотно отвечает, что обязательно подумает над моим предложением. Но для него детский сад – это неудобные горшки, невкусная манная каша и драка за единственную нормальную игрушку.

Решаюсь задать еще один вопрос:

- Почему ты не общаешься со своим отцом? – скрещиваю руки на груди и отхожу от окна. Глеб продолжает неподвижно лежать. Его иссине-красное лицо, которое в какой-то степени больше похоже на спелый баклажан - озаряется натянутой улыбкой.

- Потому что моя мачеха считает, что я сатана. И убеждает в этом моего родного отца, - раздается его голос с легкой хрипотцой.