Супермен

Рассказывал он и о других подающих. Один постоянно селился с ним в одном номере, когда клуб выезжал в турне. Приезжая в новый город, этот подающий отправлялся по магазинам, а потом в номер отеля доставляли коробки, набитые игрушечными паровозами, заводными автомобилями и лодками, этот взрослый человек любил играть с ними и после матча мчался в номер к своим игрушкам. Люк сказал, что его другу нравились поезда, но больше всего он любил лодки и плескался с ними по ночам в ванной, мешая Люку спать. С другим подающим они как-то напились в Индиане и отправились в загородный ресторан. Оттуда их выставили, потому что тот подающий, поляк, лез танцевать к чужим женщинам. Поляк наткнулся на груду щебня, собрал все камни размером с бейсбольный мяч, и начал бить стекла, а ведь он был подающим. Никто не мог приблизиться к нему, пока не явилась полиция. Люк был уже в отеле; полицейские позвонили ему и сказали, что его друга могут освободить под залог в две тысячи долларов. Тогда он и еще трое игроков сложились по пятьсот, чтобы вызволить парня, который уже протрезвел и хотел спать. Знал его Люк не особенно хорошо, и когда тот уехал с командой на какой-то незначительный матч, а Люк остался, у него мелькнула мысль, что пятьсот долларов пропали. Парень куда-то исчез, не вернулся с другими, и Люк уверился, что с деньгами можно проститься. Но в ночь перед судом, часа в три, в дверь номера забарабанили, и не успел Люк открыть, как стучавший высадил филенку и открыл сам. Это был тот самый поляк, в смокинге, лакированных туфлях и шляпе дерби, со сбитым за ухо галстуком, мертвецки пьяный. Он рухнул на пол, держа в руке пачку банкнот на сумму в двадцать три тысячи долларов. Оказалось, что он поехал на шахту, где работал до ухода в бейсбол, и там три дня играл в карты, чтобы поскорее расплатиться с долгами. Люк не стал брать деньги у пьяного, потому что тот мог забыть и, протрезвев, вернуть ему долг еще раз. Поэтому деньги у поляка он взял только утром. Штраф и возмещение убытков оказались не столь уж большими, и поляк остался бы при деньгах, если б женщина, которой он угодил камнем в голову, не вытянула у него через суд остальные. Сколько ей досталось, Люк не знал. По его словам, все подающие были на чем-то помешаны.

Люк рассказывал о том, что видел и в чем принимал участие, однако ему ничто не доставляло удовольствия после того, как пришлось расстаться с фермой, где у него были собаки и китайские фазаны. Хорошим потом было только недолгое время во Флориде, где он охотился на аллигаторов и рыбачил. Понимаете, Люк вырос в захолустье, привык вставать очень рано и не знал, куда себя деть до игры или тренировки. Начал было ходить по утрам в гимнастический зал и разминаться, но менеджер, узнав об этом, потребовал, чтобы он всегда был свежим к началу матча. «После этого, — сказал Люк, — делать по утрам стало нечего, оставалось только бродить в одиночестве, все еще спали, или сидеть в вестибюле». Читать он не любил, потому что не развивал свой ум как следовало. Большинство ребят могло спать долго, а он не мог, потому что привык вставать чуть свет на охоту или рыбалку. От вечерних попоек, сказал Люк, вреда не было, подвела его выпивка по утрам. Он лежал на траве, совершенно расслабленный, и, казалось, ему наплевать на случившееся.

Люк уже составил планы на будущее. Он собирался купить где-нибудь в глуши клочок земли подешевле, если удастся раздобыть несколько сот долларов, и понемногу фермерствовать, охотиться и рыбачить. При этих его словах я вспомнил мистера Балларда, старого холостяка; он жил в хижине у реки, забросив фермерство и даже почти не рыбачил. Я часто видел его по субботам, когда он появлялся в городе, пройдя девять миль пешком, чтобы посидеть в лавке, поглазеть на людей, не заговаривая с ними, или при хорошей погоде просто поторчать на улице. Но Люк, очевидно, любил охотиться и рыбачить больше, чем мистер Баллард, а это все же скрашивает жизнь. Я сказал, что дело это стоящее, что, надеюсь, он уже подыскал приличную ферму и что теперь самое время ее покупать, потому что была депрессия и земля стоила дешевле навоза. Люк рассмеялся, решив, что это шутка, хотя я не шутил, и сказал: «Черт, да ведь ферма и есть навоз».

Полежав немного, выговорясь, Люк поднялся и сказал, что ему надо идти. Мы пожали друг другу руки сдержанно, не как при встрече. Я пожелал ему удачи, он ответил тем же, а выйдя за калитку, оглянулся и сказал: «Бывай, дружище».