Невыносимо. Успешность одного не должна приноситься в жертву посредственности многих. В этой так называемой академии я на две головы выше других, всего этого сброда. По меньшей мере мне должны быть предоставлены особые привилегии, в частности, возможность независимого обучения. Я должен учиться вести огонь и уничтожать врага. Мечтаю подбить неприятельский крейсер. Как они смеют, эти планетные сидни, претендовать на то, что клаудшипы завоевали собственной кровью, потом и прозорливостью?
С такими тупицами — за небольшим исключением — можно считать удачей, если нас не размажут по небу в первой же схватке.
В этом смысле казалось бы логичным позволить мне уйти от этих лузеров и пройти самостоятельный курс подготовки! Все, кроме самых закоренелых коллективистов, понимают, что в решающем сражении эффективны только элитные войска. Тем не менее этот упрямый осел Лебедев — папин друг, между прочим, достойный уважения уже хотя бы в силу его возраста — стоит за уравниловку и твердо намерен стричь всех под одну гребенку.
Мало того, наш командир назначил моими напарниками двух самых отсталых идиотов из всего этого жалкого сборища. Одна — безнадежная популистка, другой — бездельник и шут, который точно погубит нас всех своей привычкой из всего устраивать клоунаду.
Горе мне. Боюсь, мы все обречены.
Глава вторая
Джейк Аляска страшно злился на генерала Шермана за то, что тот так сглупил с Юпитером. Нет, Шерман вовсе не был плохим военным — как раз наоборот, лучшим. Все дело в бессмысленном упрямстве Шермана, когда речь касалась прессы. Конечно, трудно винить человека за осторожность, когда есть такие, как Винни Хиндж и ей подобные. Но намеренно и целенаправленно обделять прессу своим вниманием и даже унижать ее представителей — это уже означало напрашиваться на неприятности.
— Похоже, фиаско на Ио будет стоить Старому Ворону кресла, — сказал Фрамстайн Уоллаби, усаживаясь на письменный стол Джейка. Чашка накренилась и пролившийся кофе залил листки с заметками. Бумага была водонепроницаемая, но все-таки…
— Эй, поосторожней, — проворчал Джейк. — Здесь записано то, что я видел собственными глазами. Факты.
— Не знаю, что у тебя в глазницах, но только не глаза, — сказал Фрамстайн. — Ты вообще чем смотришь? Нет, нет, не говори. Обернись и спусти штаны.
— Мне нравится иметь глаз там, где он есть, на заднице, — ответил Джейк. — А насчет Шермана ты, может быть, и прав. Надо что-то делать.
— Что ты имеешь в виду, сынок? Кто это «мы»? Мы — репортеры. — Фрамстайн выпрямился, выпятил подбородок. — Мы сами выбрали такую жизнь. На обочине. Жизнь наблюдающих. Тех, кто над схваткой.
— Редакс устраивает нам публичную порку и использует прессу, чтобы переложить всю вину на генерала Шермана, — спокойно возразил Джейк. — Я бы не назвал это «стоять над схваткой». Я бы сказал, это означает быть инструментом разрушения.
— А, перестань. Каналы сообщают и комментируют только то, о чем все говорят. Это все, что мы можем. Такова наша, чтоб ее, функция.
— Наша функция подавать все новости, достойные того, чтобы их увидели, — сказал Джейк. — Помнишь старинный баннер коннектора баз данных в Интернете?
— Как сказал Иоанн, «и познаете вы истину, и истина сделает вас свободными», — усмехнулся Фрам. — Аллилуйя.
— Так сказано не у Иоанна, — пробормотал Джейк и отпил глоток кофе. Черт. Холодный. Хорошо еще, что он добавил в кофе виски — оно и согрело немного.
— А кроме того, — продолжал Фрамстайн, — что таким хренам, как мы с тобой, со всем этим делать?