Супервольф

— Она спасла мне жизнь. Мы сошлись в лагере, еще при кукурузнике, когда советская власть решила проявить гуманность и начала выпускать на волю забеременевших женщин. Тетки из соседней зоны бегали к колючей проволоке, отделявшей их от мужских бараков, и звали мужиков, чтобы поскорее забрюхатеть. Так и мы познакомились — не поверишь, через колючую проволоку, стоя. Слова друг другу не сказали. Это после она сказала, что будет ждать меня. Я заболел в лагере, она взяла меня, выходила. С женой мне повезло, с тех пор мы не расстаемся. Девочек обожаю, исключительные умняшки. Я учу их немецкому и ты знаешь — болтают почти свободно. Ты считаешь, это нормально?

Я не сразу ответил.

— Не знаю, Вилли. Если девочки здоровые, то слава Богу.

— Ты сам-то как?

Что я мог ответить? Вайскруфт был единственный человек на земле, которому я бы отважился поведать подлинную историю своей жизни, только что я, подписавший столько обязательств о неразглашении, мог сказать ему?

Я сообщил общеизвестное.

— Всю войну выступал по лазаретам, госпиталям, в гарнизонах, перед рабочими и служащими. Объехал всю страну, купил красным два самолета — один в сорок втором, другой в сорок четвертом. В том же году женился. Аида заботилась обо мне, в шестьдесят первом ее не стало. Теперь вдовею. Вот, в общем, и все.

— Скупо. Ты ни словом не обмолвился, почему хромаешь?

— Доблестные чекисты постарались. Я не сразу дался, сумел отстоять голову, руки, легкие, даже зубы, но спасти ногу не удалось. Главное, мне удалось отстоять будущее.

— Странно. Во время войны ко мне попали данные, будто бы ты, Вольфи, встречался со Сталиным?

— Зачем тебе это, Вилли?

Он надолго, как умеет только крокодил, задумался, потом согласился.

— Действительно, зачем?

После паузы я спросил.

— В Германию не собираешься?

Вайскруфт рассмеялся.

— Со всем кагалом? Что я там не видал, в Германии?! Там у меня никого нет, а начинать все заново, да еще клеймом СС?.. — он махнул рукой, затем, заметно оживившись, поделился. — Ты не поверишь, у меня здесь все есть. В полном смысле слова. Я обжираюсь икрой, соленой семгой, оленьими языками. Это не главное, но, понимаешь, приятно.

— Согласен.

— У меня есть новенькая «волга». Нет только ма-аленького пустяка, о котором даже упоминать смешно…

— Давай выкладывай.

— Такая махонькая несуразица, а вот покоя от нее нет. Я не могу поехать на «волге» куда захочу. Дело не в запрете на посещение больших городов, просто я не могу выехать за пределы республики.

— Почему?

— Потому что отсюда нет автомобильных дорог. Чтобы отправиться на материк, машину надо загнать на железнодорожную платформу и встретить в Котласе. На обратном пути та же операция.

Он помолчал, затем продолжил.

— Я, конечно, могу вырваться отсюда — на поезде, на самолете. А если я хочу на машине? Вот от какой мысли меня тошнит — если не могу на автомобиле, зачем мне этот Крым, Кавказ, Германия? Ты знаешь меня и должен понять.

— Я тебя понимаю. Очень хорошо понимаю. Со мной такое часто случалось.

— Чем сейчас занимаешься?

— По-прежнему езжу по стране, выступаю с психологическими опытами.

— Я не о том. От кого теперь бегаешь?

— Теперь ни от кого. Теперь Мессинг сам превратился в охотника. Знаешь, кого я ловлю? Не поверишь — научных работников! То партбюро начнет борьбу с оккультизмом «наихудшего толка», и в худсовете сразу начинают требовать от Мессинга разрешения от Академии Наук, то какому-нибудь высокопоставленному аппаратчику придет в голову обязать науку заняться «феноменом Мессинга» и выявить его «материальную основу». В таких случаях научные работники от меня врассыпную. И смех, и грех! Всерьез заниматься мной никто не желает. Всем ясно, что на мне в академики не выбьешься, следовательно, Мессинг либо не существует, либо он шарлатан. Правда, диагнозами, которые я иной раз выдаю высокопоставленным пациентам, кандидаты, доктора и академики с членкорами пользуются охотно. Этим и спасаюсь. Меня обижают, но редко.

— Это хорошо, что редко, — согласился Вилли. — Что дальше, Вольфи?

— Дальше? — удивился я. — Разве ты не знаешь? Дальше — будущее.