Superwoobinda

«Чао, человек, ты куда
ты танцуешь в сердце вселенной
но под конец твоей истории
ты плачешь от страха в душе».

Д.Д.Джексон была рядом. Хотя любой ее диск уже был доказательством того, что вселенная – это не темный механицизм, подчиняющийся холодным законам материи, а добрый кусяра смачной пиздятины.

Д.Д.Джексон подошла ко мне и поцеловала меня в губы. Она пахла космосом. Она источала аромат всех на свете планет. И меня засосало в такой разноцветный туннель, где голова раскалывается от меда и любви. И сердце тоже.

– Д.Д.Джексон, – сказал я, стягивая с себя Worker's и Burlington, – только бескрайний сон мог привести сюда ту, которая знает человека-метеорита и поет о надежности космической полиции в галактике любви!!!

Д.Д.Джексон взглянула на меня своими бессмертными глазами. Это были те самые глаза, которые я видел еще в старом «Чао 2001» (она была там типа в космическом корабле). Глядя на них, я понял всю красу настоящей дрючки и космоса. А ведь тогда я был еще полным бэбиком, не умел соображать и хотеть, не писал отвязных рассказулек, не знал эротических переживаний, не отведывал всей прелести единения с женщиной, не любовался падающей звездой, не вникал в смысл войны миров, непрерывной эволюции роботов, чередования планетарных циклов и переселения душ.

Д.Д. легла на пол, испачкав малость свой облегающий черный костюм, приспустила мне трузера, приподняла Ritzino и взяла в рот мой подростковый хоботок. Я закрыл глаза. Сортир начал превращаться в пластмассовую галактику – теплую, клевую. Такой она и должна быть, когда парнишка закрывает глаза, слушая новый сингл Д.Д.Джексон.

Карре

Жила-была красавица фотомодель, и звали ее Карре. Она была все время голой, часто сидела на берегу моря и смотрела на воду. Голая-преголая. Ветер развевал ее длинные белокурые волосы, и если кто стоял сзади нее, он видел полспины Карре, а кто спереди – грудь, слегка опавшую, но все равно обалденную, и самый краешек волосиков. Иной раз Карре опять сидела на берегу, только пораньше, скажем, когда чего-то там рекламировала. Она сидела, приподняв одну ногу, опустив другую и скрестив ладони на приподнятой ноге. Кто стоял спереди, мог увидеть то, что ни хера не мог увидеть. А кто сзади – полсиделки и спину. Временами, все там же, Карре сидела на деревянном кресле как-то так сикось-накось. Правая нога у нее была приподнята, чтобы скрыть одно место. В этом случае, если кто стоял спереди, отлично видел грудь, слегка опавшую, но все равно обалденную, и тату на правой ступне, что-то навроде солнца. Когда Карре злилась, она вставала и уходила. Набрасывала такую, знаете, белую майку в сеточку и шла к забору. Становилась лицом к забору и злилась так. Кто стоял спереди, видел то, чего не может быть: спереди у нее был забор! Кто стоял сзади – такие типа ромбики на спине и м-мм (на фотках, которые прислал Макс, непонятно, есть на ней трусики или нет. Надеюсь, нет! Лично мне нравятся попки симпотных актрисуль!)

Карре была убежденной шопенгауэровкой. Это типа буддистки. У нее были все диски Кармело Бене. Она постоянно крутила кассету «Саломеи» Кармело Бене и на все клала с прибором. Когда ее спрашивали, как вчера кормили на приеме, она отвечала: «Кармелоение было просто объеБенее», – и хохотала без остановки всю неделю. Карре жила на то, что продавала баночки со своими месячными одному фетишисту-копрофагу из Гонконга. За каждую баночку он платил 18 млн. лир. Мясячные у Карре бывали каждый месяц. В месяц Карре наполняла три баночки. Вот и посчитайте, сколько Карре зарабатывала в год.

На такую прорву бабашек Карре покупала себе кучу разной хренотени и видала в гробу всех бедняков, какого ей было рожна до бедняков? Однажды Карре купила бриллиантовую статую Берлускони весом 100.000 кг. Потом статуя ей остоебенела, и Карре подарила ее мафии. В другой раз она купила себе лифчик из ракетного титания. Лифчик стоил 600.000 млрд. лир. Но поскольку Карре все время ходила голой, она растворила лифчик в какой-то химической бурде.

Карре у всех уже вот где сидела. Каждому хотелось поставить ей пистон. Каждого тянуло отметелить Карре за ее пофигизм, за то, что общество было ей сугубо фиолетово. Один активист ИКПТ[3] как-то плюнул Карре в лицо. А ей, буддистке, хоть бы хны – сидит себе, смотрит на море и думает: вот еще лет двадцать менстру поотливаю и вообще чего захочу, то и куплю. Потому что Карре была такой консумисткой, такой загребущей, каких свет не видывал. Карре была верной дочерью нашего времени.

Чтобы весь день бить баклуши, Карре наняла в мажордомы двинутого китаёзу. Звали этого мажордома Алессио. Он был гомосеком-зоофилом. Якшался, стало быть, с кобелями. По большей части платонически.