Супостат

– Игнатьев, Петр Михайлович, – представился сыщик и, ответив на рукопожатие, сказал: – А за «Незнакомку» спасибо. – Он убрал листок во внутренний карман пальто. – Однако мне пора, господа. Надобно переговорить с редактором. Надеюсь, он еще не ушел.

– Честь имею. – Ардашев слегка склонил голову.

– Всего доброго! – вежливо попрощался Померанцев.

И лишь забытый всеми Синюхин, раскрасневшийся от портвейна, стоял в стороне и никак не участвовал ни в разговоре, ни в прощании. Однако несмотря на это, он улыбался и, вероятно, был счастлив.

На улице, кутаясь в пальто, Померанцев спросил:

– А что, Клим Пантелеевич, не наведаться ли нам в «Бродячую собаку»?

– Куда?

– Так называется очень популярное у столичного бомонда литературно-артистическое кабаре. К тому же сегодня там «вечер пяти», будет le rende-zvous des distinguйs[13]. Перед членами клуба выступят три поэта: Бурлюк, Каменский и Северянин. А затем о своем видении мира расскажут два художника – Судейкин и Радаков. Такое бывает нечасто.

– Вы хотите познакомить меня не с одним Супостатом, а с несколькими?

– Нет, ну что вы! – рассмеялся Померанцев. – Все эти поэты, художники и артисты – милые люди. Вряд ли они способны на столь мерзкие злодеяния. Но для полноты картины не помешало бы поприсутствовать и там… Есть у меня какое-то смутное предчувствие, что побывать в этом кабаре нам просто необходимо.

– Да? Тогда останавливайте таксомотор.

Как назло, не было ни одного свободного автомобиля, и пришлось довольствоваться извозчичьей коляской.

Снег падал хлопьями и покрывал мостовую, экипажи и редких прохожих. Электрические фонари освещали улицу снопами света, который рассеивался и исчезал в темных подворотнях. Ветер, прилетевший со стороны Финского залива, постепенно усиливался и ночью грозил превратиться в зимний шквал. А где-то там, у берегов Невы, стоял толстый лед, надолго сковавший набережную, одетую в серый холодный камень.

Клим Пантелеевич достал коробочку ландрина и положил под язык крошечный леденец. Он смотрел по сторонам, но на самом деле ничего не замечал, а полностью погрузился в собственные, далеко не отрадные мысли. Ему казалось, что он в тупике. И прежде всего потому, что на данный момент у него не было никакого реального плана, с помощью которого он смог бы достаточно быстро добраться до Супостата. Статский советник уподоблялся охотнику, расставляющему капканы на волчьей тропе. Но и волк был не промах. И совсем не обязательно, что он выберет именно эту дорогу. А еще раздражала самоуверенность душегуба. «Надо же, после того как он нацарапал на месте преступления четверостишье «Метрессы», злоумышленник не побоялся послать его редактору «Нивы»! И тот – в коем веке такое видано! – распорядился напечатать стихотворение неизвестного автора под весьма странным псевдонимом». Ардашев нажал на репетир – часы пропели восемь раз. «И для чего я согласился поехать в это заведение? Что я там забыл? Особой радости от общения с коллегами по литературному цеху я никогда не испытывал. Скорее наоборот. Меня всегда коробил их завистливый взгляд относительно моих пьес и моего достатка. Они почему-то считают, что настоящий писатель должен быть бедным, таким, как они. Странные люди».

– Прибыли! – соскакивая с подножки, радостно выкрикнул Померанцев. На доме значился адрес: Михайловская площадь, № 5. – Давненько я здесь не был, хотя и являюсь одним из членов этого клуба!

– Если это клуб, то как же я пройду? – с сомнением глядя на убегавшие в подвал порожки, изрек Ардашев.

– Не беспокойтесь! Я имею право пригласить одного гостя.

У входа на геральдическом щите красовалась эмблема: симпатичный пес неопределенной породы положил лапу на античную театральную маску. Оставив одежду в гардеробной, Ардашев и Померанцев спустились по лестнице. Газетчик взял висевший на стене молоток и стукнул им дважды по специальной доске – это означало появление двух человек. Вход в залу освещал красный фонарь. Тут же, на столике, лежала огромная книга в кожаном переплете.

– Мы называем ее «Свиной собачьей книгой», – пояснил журналист. – В день открытия арт-кабаре ее принес Алексей Толстой. По традиции каждый входящий должен оставить на ее страницах свой автограф или экспромт. Это уж как вам будет угодно. – С этими словами газетчик открыл толстенный фолиант, отыскал чистую страницу и, макнув перо в чернильницу, витиевато расписался. – А теперь вы.

– Ну что ж, эпиграмму так эпиграмму.

Задумавшись всего на несколько секунд, Ардашев тут же вписал две строки, потом остановился на мгновение и опять что-то добавил. Поставив подпись, он положил перо на медные крючки настольного прибора.

– Заинтриговали! – улыбнулся газетчик. – А взглянуть разрешите?

– Извольте. – Клим Пантелеевич отошел в сторону.

Померанцев прочел: