Супружеская жизнь

Хорошо сделал, что ушел. Встретил в этих гостиных Тио, Эрика и одну старую даму, которой я прежде не видел у Гимаршей. Полковник потом сказал мне, что это тетушка жениха. Мой приход не прервал беседу. Они продолжали говорить вполголоса, усевшись на диванчике, и то, что я услышал, перенесло меня в иную атмосферу. Старая дама прошептала:

— Когда это говоришь, всегда выглядишь как-то глуповато, и все же счастье существует, я это знаю, у меня оно было.

Ее тон искупал саму фразу. Впрочем, она еще добавила:

— Ну конечно, бывали и неприятности и огорчения. Тио ответил убежденно:

— Единственная большая неприятность — это то, что все же приходится умирать.

— Вы так думаете?

Какой странный взгляд у этой женщины. Она повергает вас в смущение. Кажется такой кристальной, что невольно чувствуешь себя углем. Она спокойно поясняет свою мысль:

— То, что не имеет конца, не имеет и ценности. По крайней мере, здесь, на земле. А там? — Она колеблется, но продолжает: — А там — ну что ж! Я доверяю богу. Он не обкрадывает людей, он не может отобрать у них то, что дал им. И если бы бога не было, я уверена, что чувствовала бы себя овдовевшей.

Эрик как-то глупо улыбнулся. Тио остался серьезным. Меня охватила досада, как бывает всегда, когда я сталкиваюсь с такой вот верой в чудо. Потом явился соблазн: этой женщине повезло. Мы, для кого бог умер, — мы действительно умираем, мы действительно навеки теряем жен и детей, и для них мы тоже навсегда потеряны. Сознание этого придает им особую ценность, но я никогда не ломал себе голову над такими вещами. Не потому ли, считая любовь слишком кратковременной, мы осмеливаемся меньше верить в нее? Старая дама подымается и уходит. Тио идет вслед за ней. Эрик бурчит:

— Ну и развеселила, да еще на свадьбе!

Я не слушаю его. Я думаю над тем, каков же он был, ее муж, раз у него такая вдова. Потом медленно иду в буфет, где детишки уничтожают последние тарталетки.

Половина девятого. Разъезд начинается, как всегда, с опозданием. Два семейства делятся на подсемьи, каждая переходит в подвижную «семейную клеточку» (автомобиль), чтоб прибыть в неподвижную «семейную клеточку» — дом. Первым отбыл «мерседес», в нем отправили на вокзал молодоженов вместе с мамулей, чтобы она проводила свою Арлетт до перрона, до вагона, в купе, до ее места в правом углу у зеркала, лицом по ходу движения поезда. Сияние на лице моей тещи вдруг померкло: все кончено, есть у нее, правда, еще одна дочь на выданье, но на улице Лис никого больше не осталось. Я уже раз двадцать слышал, как она убежденно говорила и мне, и Мариэтт, и Габ: «Когда мы останемся одни, мы сможем наконец отдохнуть…» Вот и настал для нее отдых, но он ей тяжелей, чем усталость. И в надвигающихся на нее годах великой заброшенности и одиночества муж, который находится рядом и которого надо поить липовым чаем, займет в ее жизни больше места, несмотря на страстную привязанность к внукам.

Мы возвращаемся домой. Ианн сидит на коленях у матери. Остальные дети сзади. Улица будет смотреть, как вылезают из машины во всем великолепии мои чада и домочадцы: девчушки, цветущие, как персик, мальчики в бархатных штанишках, жена с чудесной прической, сбрызнутой лаком, плавно выступает в ярко-синем платье, на груди у нее, как сияние небесной лазури, колье из бирюзы — только мы с ней знаем, что бирюза-то фальшивая. За дверью все это будет мигом сброшено, разглажено, повешено на плечики в футляр из пластика с застежкой «молния», внутри этого футляра полно таблеток парадихлоробензина, гибельного для моли. Ужинать мы не станем: хватит обеденной поживы. В домашнем костюме я захожу в свой кабинет, где меня ждет не распечатанная еще почта и залежавшиеся судейские документы.

Просматриваю их. Делаю заметки. Но работа не клеится. Не могу сосредоточиться. Хотелось бы… Чего же мне на самом деле хотелось бы? Чтоб было мне лет на пятнадцать меньше. Начать с нуля, пойти по этой же дороге, да, по этой же, но действовать иначе. Позевываю. Я не сонный, просто желудок перегружен, в животе все смешалось и бурчит. Кто-то из детей поет — это Ианн терзает песенку-считалку. Начать с нуля — ну что за глупость! Тогда не было бы вот этих, которые возятся там, в туалете, спускают воду, а потом в детской, голые и худенькие, с выступающими лопатками, проскальзывают в полосатые ситцевые пижамки. Их бы не было, а она была бы все той же, та, которая их укладывает, подтыкает под спину одеяло; та, которая родила их тебе; та самая, что родилась в семье Гимаршей, но обладает невероятной привилегией продолжать род Бретодо. Что же ты думал? Чего ты хотел? Страсть не в твоем характере. Эти пресловутые крупные удачи редко кому выпадают на долю: недаром о них столько говорят. Ничто не бывает полностью таким, каким могло бы быть, «Почему никогда не находишь того, о чем мог бы сказать: вот оно?» — спрашивает Вирджиния Вульф.[32] Потому что этого не существует.