Супружеское ложе

– Смотри на него! – скомандовала Эмма, повернув новорожденного лицом к Джону – Смотри на своего сына! Что, по-твоему, было в тех письмах, которые я посылала тебе? Письмах, которые ты не потрудился прочитать! Я писала, что ношу твоего ребенка. Да, Джон, он твой! И ты будешь посылать ему содержание согласно условиям нашего контракта!

Она яростно встряхнула дитя, словно куклу, и это побудило Виолу действовать. Она спустилась с крыльца, подошла к женщине и с величайшей осторожностью взяла у нее малыша. Эмма, чьи зеленые глаза блестели слезами боли и обиды, ничего не заметила. Ее взор был устремлен на Джона. В нем светились вызов и требование сделать все возможное для нее и младенца.

Ребенок плакал. Виола прижала его к себе, похлопала по спинке, бормоча бессмысленные утешения. Случайно она подняла глаза на мужа и обнаружила, что тот смотрит не на Эмму. На нее. Лицо его по-прежнему казалось высеченным из камня.

Виоле вдруг стало холодно. Холодно в этот знойный августовский день. Неужели мужчина, ставший причиной такой трагедии, способен наблюдать, как на его глазах развертывается душераздирающая сцена, и ничего не сказать бедняжке? Даже доброго слова!

Она ждала. Ждала, когда муж что-то сделает.

Щека Джона дернулась. Губы приоткрылись, но он так и не заговорил. Только повернулся и направился к дому.

– Ненавижу тебя! – завопила Эмма вслед. – Ненавижу и буду ненавидеть до самой смерти!

На этот раз она взяла с сиденья дорожный саквояж, швырнула к ногам Виолы и, позабыв о ребенке, села в экипаж, захлопнула дверь и постучала кулаком в потолок. Лакей вскочил на запятки, и лошади тронулись по направлению к Фолстону.

Остальные пошли за Джоном. Все, кроме Виолы. Она обошла дом, увидела у огорода каменную скамью и села. Прижала ребенка к груди и поцеловала в щечку, прислушиваясь к его отчаянным рыданиям и ощущая влагу на лице.

– О Господи, – пробормотала она и тоже заплакала.

Джон прошел через весь дом, выскочил черным ходом и, пробежав по саду мимо конюшен, углубился в лес. Ярость душила его, но не могла задушить звук разрывающих сердце всхлипов Эммы Роулинс. Они, казалось, отдавались эхом в чаще, звенели с неба и поднимались с земли.

Он пытался убедить себя, что его возмущение оправданно. Эмма не имела права являться в его дом и устраивать кошмарную сцену в присутствии Виолы. Какая ужасная ирония судьбы подарила ему сына, который никогда не может стать столь необходимым наследником? И какое право имеет содержанка влюбляться в своего покровителя? Чай, розы, маленькие подарки… совершенно невинные поступки! Почему вдруг женщина посчитала, что подобные знаки внимания и холодное твердое золото, выплачиваемое за постельные услуги, могут иметь какое-то иное значение, кроме того, которое придавал им сам Джон?

В мозгу вдруг зазвучал голос Виолы, заглушивший отчаянный плач Эммы: «О, Джон, неужели не видишь? Женщины влюбляются в тебя. В твою улыбку, в твое обаяние. Ты неотразим. Ты уделяешь внимание каждому нашему слову и помнишь, что мы любим».

В то время он посчитал это абсурдным. Виола чересчур добросердечна и сентиментальна по отношению к женщине, которую просто обязана презирать. Эмма Роулинс влюблена в него? Какой вздор! Какая глупость! И все же несколько минут назад Эмма Роулинс униженно ползала у его ног.

Значит, это не глупость.

Он твердил себе, что ничего не знал. Понятия не имел, что эта женщина питает к нему столь страстные чувства. Ему никогда не приходило в голову, что она может иметь ребенка от него. И почему так случилось? Он пользовался всеми необходимыми средствами защиты. Можно ли быть уверенным, что он отец этого ребенка? И с чего бы содержанке влюбляться в него?!

Но несмотря на все попытки оправдаться перед собой, его тошнило от собственного лицемерия. От презрения к себе. К своему бездумью. К своей жестокости.

Вот в чем истинная причина его гнева. И вовсе не в бедняжке Эмме, которая, забеременев, скрылась от позора во Франции и писала все эти письма, обуреваемая безумным страхом. Ну конечно, она боялась того, что может с ней случиться, если он будет по-прежнему ее игнорировать.

Он не проклинал судьбу. Дети рождаются от любви или обычного совокупления, с защитой французских кондомов или без таковой, и мужчина, очутившись в женских объятиях, иногда не помнит себя. Нет, он злился на себя.

Джон остановился, привалился к дереву и с отчаянием понял, что ничего не изменилось. После всех девятилетних трудов и стараний стать человеком ответственным, исполнить свой долг по отношению к поместьям и семье, хорошо управлять доходами жены и своими, в личной жизни он оставался все тем же беспечным повесой, не думавшим о чувствах других людей, как и о последствиях своих поступков.

Джон опустился на землю и сжал ладонями виски. В ушах по-прежнему звенели жалобные вопли Эммы. Пусть она публично унизила его и себя, но во всем виноват он. Он один.