Суринам

— Алиса уходила в себя всё больше и больше, — продолжал Кассовский. — Когда она ночевала у меня, между нами не было контакта: она не встречалась со мной взглядом, не реагировала, когда я звал её по имени, не брала протянутую ей игрушку. Она часами сидела на полу, неумытая, непричёсанная, и повторяла одну и ту же фразу. Иногда она пела Шуберта, всю Неоконченную симфонию с начала до конца.

По ночам она плохо спала и часто кричала, просыпаясь от своих криков. Спокойной она бывала только с Летицией, в большом доме да Кошта на Ван Рузевелткаде. Дом выходил окнами на канал, Соммелсдаксекрик, и через узкую воду была видна зеленая масса Палментуин Парк. Алиса больше туда не ходила: она вообще теперь мало выходила из дома, оставаясь в комнатах весь день, лишь изредка выбегая в прохладный фруктовый сад. Летиция ей во всём потакала и даже вечером в пятницу, перед тем как зажечь свечи на Шаббат, не заставляла её одеваться.

Она учила Алису зажигать свечи, и той нравилось чиркать спичкой о коробок и потом подносить огонь к чёрному фитилю, который вспыхивал красно-жёлтым и становился живым. Алиса смеялась и зажигала обе свечи. Летиция пела субботнее благословление «Барух ата Адонай елохейну Мелех хаолам ашер кидшану…» и ставила на стол ещё одну свечу, как положено — за ребёнка в семье. Алиса её тоже зажигала и радовалась огню.

Соломон смотрел на неё и пытался улыбаться: он любил Алису чуть ли не больше, чем Летиция, и давно смирился с её болезнью. Он упрашивал меня жениться и родить ещё одного ребёнка. Я всегда приходил к ним в пятницу, и мы садились вокруг праздничного стола, слушая Шуберта, и моя маленькая пятилетняя дочь, голая, с нерасчёсанной копной волнистых чёрных волос, чиркала спичками о коробок, продолжая зажигать уже горящие свечи.

Она была очень красива — с тёмнооливковой кожей и глубокими карими глазами с длинным разрезом, как у кошки. По вечерам она любила долго сидеть в ванне, и Летиция должна была поливать её из игрушечного красного ведёрка. Алиса никогда не вытиралась и мокрая выпрыгивала из ванны и бежала в постель.

После ужина в пятницу свечам давали догореть и зажигали ещё одну длинную свечу, которую ставили в специальную тарелку с водой, оставляя на ночь. Это делали, только когда Алиса засыпала, потому что она не позволяла ставить свечу в тарелку: она начинала плакать и рваться, чтобы вынуть подсвечник и поставить на стол. Летиция уходила в спальню, а Кассовский и Соломон да Кошта подолгу сидели в длинной тёмной гостиной и молчали обо всём на свете. Им было хорошо друг с другом. Они никогда не разговаривали в субботнюю ночь.

В тот вечер Кассовский хотел забрать Алису домой, чтобы провести с ней выходные. Алиса начала отбиваться, кричать и бросала на пол предложенное ей платье. Летиция уговорила его оставить Алису ещё на одну ночь и прийти утром. Она пообещала сама умыть и одеть Алису к его приходу. Летиция сказала, что уговорит Алису пойти с ними в парк.

— Меня разбудили под утро, громкий стук в дверь с улицы. — Кассовский помолчал, затем улыбнулся. — Я помню свой сон в ту ночь, он часто мне снился. Когда внизу стали стучать, я не сразу понял, что это не во сне, и продолжал лежать, пытаясь найти обрывки своей ночной жизни. Затем я осознал, что стучат в дверь, и пошёл вниз; там стояли двое полицейских и наш управляющий, старый Бастиан. Бастиан был весь мокрый и какой-то бледный, несмотря на черноту кожи. Он не мог ничего сказать, лишь открывал рот и снова закрывал. Он был похож на большую чёрную рыбу, которая пытается дышать воздухом.

Позже, когда проводили расследование, пожарные и полиция так и не смогли прийти к единому выводу. Скорее всего, решили они, свеча, стоявшая в тарелке с водой, упала на стол, загорелась скатерть, и так начался пожар.

Пожар тушили много часов, но паркет дома да Кошта был покрыт лаком, и в ту ночь сильный ветер с реки дул в их открытые окна, взбрасывая пламя высоко в безлунную ночь. Пожарные не могли подступиться к огню и сдались к утру, ожидая, пока сгорит всё, что может сгореть. Удивительно, но пожар ограничился домом, и сад остался целым, лишь деревья ещё целый год стояли чёрные от копоти и золы.

Они все сгорели в ту ночь: Летиция, Соломон, Патти и Алиса.

Кассовский остановился. Он говорил ровным тоном, пережив эти страшные слова много раз и много лет назад. Илья тоже молчал, не решаясь нарушить наступившую тишину. За окном начался дождь, ровный, несильный, на всю ночь.

— Я был единственный человек, кто знал, что случилось. — Кассовский сказал это неожиданно громко. — Летицию и Соломона, вернее, что осталось от них, нашли в их спальне на втором этаже. Патти тоже была у себя в постели, скорее всего, они так и не проснулись и задохнулись от дыма. Они все сильно обгорели, но там, по крайней мере, было что хоронить.

Кассовский снова остановился. Где-то в глубине дома стали слышны неразборчивые женские голоса.