СУРОВАЯ ГОТИКА

Как человек ответственный он оставил адрес санатория больничному регистратору, секретарю главного врача и старшей сестре. Эта добрейшая женщина, питала к доктору симпатию, и, конечно же, уже через три дня написала ему письмо. При больничной рутине придумать повод написать, да еще зная, что он вернется через полторы недели, с точки зрения самого рационального Борменталя было просто невозможно! Но его поклоннице это удалось – она убористым почерком, почти на трех страницах подробно поведала доктору как на следующий день после его отъезда к главному приехала «комиссия» – добрый десяток военспецов на правительственных машинах. Минут через сорок после того, как высокие гости заперлись в кабинете с главврачом, туда же позвали Ниночку – так звали старшую медсестру – с успокоительным, льдом и мокрым полотенцем. Она прибежала и убедилась – у одного из военных – очень красивого и совсем молодого человека в элегантной форме была самая настоящая истерика. Но, вместо того, что бы выпить валерьяновых капель, приложить ко лбу мокрое полотенце, которые она принесла, и успокоиться молодой человек стал нервничать еще больше, кричать, что не желает быть отравленным, как его безвременно скончавшийся отец, тело которого украли злокозненные враги, а в довершение даже швырнул об пол медицинским лотком так, что Ниночке пришлось убирать осколки стекла, разлетевшиеся по всему кабинету. Она даже подумала, что интересный молодой человек будущий больничный пациент – но ошибалась. Спутники этого истерика всецело поддерживали, и дружно требовали от главного какой-то труп, или хотя бы бумаги. И даже обещали в противном случае «пристрелить как поганою собаку» Астафия Васильевича – главного врача больницы – человека добрейшей души и прекрасного специалиста. В довершение визита военные, под руководством переставшего, наконец, рыдать красавца сгребли в ящики массу историй болезней, регистрационные карточки, собрали по кабинетам рабочие записи врачей и удалились на огромных черных машинах, рассыпая самые мрачные угрозы персоналу больницы. Ниночка сильно беспокоилась о судьбе Георгия Владимировича – ведь именно он осматривал чей-то труп перед самым отъездом. Она намекала – что лучше бы Борменталю сказаться больным и какое-то время в Москву не возвращаться…

Но верный научным принципам доктор не верил в женскую интуицию и вернулся домой ровно в предусмотренный путевкой срок. Получается для того только, что бы сменить свой уютный рабочий кабинет с молочно – белыми стенами на такой же неизбежный молочно-белый свет многоваттной негаснущей лампочки в одиночной камере.

В этом неуютном свете Владимир Георгиевич размышлял о том, что больной в такой стадии, как у продемонстрированного ему тела, вряд ли мог самостоятельно перемещаться, вообще делать какие-то движения и уж тем более одеваться. Кому же могло прийти в голову обрядить тело такого покойника – транспортируемое из одной больницы до другой в полную армейскую форму? И тут же полностью исключал возможность того, что некие тайные силы сознательно подсунули это несчастливое тело для освидетельствования именно ему – врачу, некогда лечившему Деева, рассчитывая, что он – как человек порядочный, поднимает скандал… Нет, такая сложная комбинация могла быть навеяна только тюремной атмосферой призванной сломить психику арестанта.