Суровые будни (дилогия)

«Здорово, Черенок! Приходится силой отнимать у „зенитчика“ ручку и писать самому. От таких остряков разве дождешься, когда они напишут о тебе путное слово? Оленину да Остапу – лишь бы позубоскалить. Я хочу сообщить тебе, Вася, что, после того как ты не вернулся, мы тебя долго искали, ломали головы – куда ты исчез? Когда немцы удрали за Армавир, я вместе со штурманом Омельченко летал на то место. Ну и накрошили же вы тогда! Даже не верилось, что два горбатых „ила“ могли наломать столько железного хлама. Следов твоих нам найти не удалось. У меня была мысль: не махнул ли ты в горы, заблудившись в пургу? Но сейчас я трижды рад за тебя. Выздоравливай поскорее и лети к нам. А Остап мне хоть и друг, но истина дороже, как сказал один мудрец. Причем здесь, спрашивается, какие‑то пироги и Настя? Вот Остап, действительно, может остаться с носом, потому что его Таня Карпова начала уж очень внимательно поглядывать на Костю Аверина – есть у нас такой летчик новый, блондин!.. Куда Остапу до него!.. Я заканчиваю, так как Остап ужасно высокомерным тоном приказал немедленно вернуть ему ручку, и я вынужден подчиниться. Он теперь мое прямое начальство – командир звена! Приезжай. Ждем все».

И еще раз рука Остапа размашисто писала:

«Как видишь, дорогой Вася, сочиняли тебе письмо гуртом, как запорожцы. Вышло, чего правду таить, не больно складно… Но мы тешим себя мыслью, что письмо наше хоть на несколько минут отвлечет тебя от пресловутой госпитальной нуди, которая допекает тебя там.

Погода на Кубани совсем весенняя, «жаркая», весь аэродром цветет одуванчиками. Надеемся, что следующую весну будем встречать где‑нибудь на Одере или на Рейне. Ты пробовал когда‑нибудь рейнвейн? Нет? И я не пробовал. На этом кончаю. Сейчас звонил Грабов, вызывает к себе. Узнав, что мы заняты письмом, передает тебе привет и говорит, что одиннадцатый номер скучает без хозяина. Комиссар здравствует по‑прежнему и только раз был сбит. Летает столько, что даже похудел. На меня тоже недавно покушался какой‑то фриц. Да пуля его оказалась дура – повертелась в кабине перед моим носом и плюхнулась на колени. Я даже пальцы обжег – горячая была. Так и привез ее на аэродром. Рассказываю, а никто не верит. Жора, тот немедленно съехидничал по моему адресу, что не зря, мол, предка моего, запорожского казака, прозвали Пулей.