Суровые дни. Книга 1

— Проводите его к Исмаилу, — сказал хаким Абдул-меджит-хану. — Пусть тот возьмет с собой десять-пятнадцать сарбазов и переведет нукера через реку. А на прощание… — хаким помедлил, словно раздумывая, оттопырил нижнюю губу. — На прощание пусть отрежут ему правое ухо и дадут в руки, чтобы не забывал о своем приезде в Астрабад.

Тархана словно обожгло огнем.

— Лучше прикажите отрубить мне голову, ага! — дрогнувшим голосом сказал он. — Чем я провинился перед вами? Я простой нукер! Вчера был нукером сердара, сегодня— вашим стал… Пусть лучше умру, чем жить опозоренным!

Ифтихар-хан с любопытством посмотрел на него, кивнул Абдулмеджит-хану.

— Что вы скажете на это, хан? Клянусь аллахом, нукер разумнее своего хозяина. Похвально, очень похвально… Что ж, джигит, если так, не станем тебе резать ни ухо, ни голову. Но помни: ты обязан без промедления выполнить приказ сердара.

— Выполню, ага! — воскликнул обрадованный Тархан. — Не позже завтрашнего вечера буду в Хаджи-Говшане!

— Похвально твое старание, — одобрил хаким. — Иди.

Но когда Тархан повернулся к выходу, хаким остановил его:

— Подойди ко мне, нукер!

Он отвел Тархана в сторону и тихо сказал:

— Передай сыну сердара: если сможет схватить поэта Махтумкули и передать его сарбазам в Серчешме, я в тот же день отпущу его отца. В тот же день, понял?

Пораженный Тархан кивнул:

— Понял, ага!

— Но только об этом никто из посторонних не должен знать.

— Понимаю, ага!

Хаким достал с полки коран, переплетенный в зеленый бархат.

— Поклянись на священной книге.

Тархан мысленно произнес: «Говорю неправду… Говорю неправду… Говорю неправду…» — и со спокойной совестью поклялся:

— Клянусь сохранить тайну!

Он повторил это трижды и коснулся лбом корана.

Внимательно наблюдавший за ним хаким сказал:

— Молодец! Похвально… Как звать тебя, нукер?

— Тархан.

— Очень хорошо… Хан, подарите джигиту красный халат и острую саблю — пусть знает, что хаким ценит верных слуг.

Когда Абдулмеджит-хан увел Тархана, хаким сел и спросил безмолвно стоящего Адна-сердара:

— К какому же вы решению пришли в Ак-Кала?

Адна-сердар переменил затекшую ногу, угрюмо сказал:

— Там, где присутствуют Махтумкули и сердар Аннатувак, трудно придти к разумному решению, ваше превосходительство.

— Почему? — поинтересовался хаким, хотя знал, что может ответить сердар.

Однако ответ удивил и насторожил его.

— Они ждут защиты издалека, от русских!

— От русских? — удивленно спросил Ифтихар-хан. — А вы? Вы у кого ищете?

— Мы выросли на иранской земле! — твердо сказал Адна-сердар. — Нам нет защитников, кроме Ирана!

— Так-так… А вы Шукри-эффенди знаете?

Лицо Адна-сердара покрылось красными пятнами.

— Он проделал большой путь, — ехидно продолжал ха-ким, откровенно наслаждаясь замешательством сердара. — Он прибыл из самого Стамбула, чтобы повидаться с вами. Было у вас свидание?

Сердар глухо сказал:

— Я его, ваше превосходительство, видел один только раз… у Эмин-ахуна…

— Всего раз, говорите?.. У Эмин-ахуна?..

Торопливо вошел Абдулмеджит-хан, извинившись, взял лист бумаги. Твердо нажимая калам, написал: «Пришел сын Борджак-бая. Ждет в соседней комнате. Говорит, есть важные вести».

Ифтихар-хан прочел, тяжело поднялся.

— Вот, хан, — сказал он, — сердар утверждает, что видел Шукри-эффенди всего один раз у Эмин-ахуна. Один-единственный раз!.. Сделайте так, чтобы они смогли еще раз встретиться до рассвета. Пусть наговорятся вдоволь. А нашу беседу мы продолжим завтра.

Пятна на лице Адна-сердара слились в сплошной румянец.

Глава четырнадцатая КОГДА ЧЕЛОВЕК СЛАБ…

Тархан добрался до Хаджи-Говшана уже затемно. Его не встретил никто, кроме беспокойных собак. Во многих кибитках мерцал свет, но говора не было слышно нигде. Тихо было и на подворье Адна-сердара.

Тархан привязал коня, бросил ему пару связок сена и направился к кибиткам, раздумывая, в какую из трех войти. Беспокойное сердце само подтолкнуло его к крайней кибитке, рука сама, против воли, откинула килим на двери.

В кибитке была одна Лейла. Увидев вошедшего Тархана, она вскочила, глядя на него одновременно и с ужасом и с радостью. Разве могла она думать, что Тархан так быстро вырвется из рук кизылбашей? Разве могла она, уже похоронившая все свои надежды, поверить, что это именно он стоит перед ней — запыленный, усталый, родной!..

Тихо вскрикнув, она бросилась к нему и застыла на его груди. Ее пальцы впились в пропыленный халат джигита с такой силой, что, казалось, оторвать их можно только с кистями рук…

Но они оторвались сами, как только стукнула распахнувшаяся дверь соседней кибитки. Лейла быстро вернулась на свое место, Тархан отодвинулся к двери. Вошла маленькая девочка со смешно торчащими косичками. Она, хныча, пожаловалась Лейле:

— Овез подушку не отдает!

Тархан присел на корточки, пальцами вытер у девочки под носом, посочувствовал:

— Не отдает, говоришь?

— Да!

— А ты маме пожалуйся!

— Мамы нету!

— Куда же она ушла?

За девочку ответила Лейла:

— Махтумкули-ага вернулся… Все люди у него собрались.

— Илли-хан тоже там?

— Да, все там…

— Тогда и я пойду! — сказал Тархан. — Надо важную весть передать.