Суровые дни. Книга 1

— Говорила тебе, что плохой сон видела, так ты разве послушаешь! О боже, помоги нам, отведи лихо от порога!.. И после болезни еще толком не оправился — разве можно так далеко ходить!.. Где кумган-то оставил?

— Там, кажется, и оставил…

— О господи!.. Ну, иди-ка, ложись, а я пошлю Чары за кумганом… Чары! Ай, Чары!.. Где ты пропал, чтоб тебя земля проглотила!..

Испуганный Чары выскочил откуда-то из-за кибитки.

— Я здесь, тетушка!

— Сходи к мазару Кандым-шиха — там ахун-ага кумган позабыл, принеси, пока его не стащил кто-либо!

— Я мигом, тетушка!

Чары уже много лет батрачил у Шаллы-ахуна. Он был человеком невезучим и робким и очень боялся своих хозяев. Получив приказание, он вприпрыжку помчался к оврагу, оправдывая свое, данное аульчанами, прозвище «Келев»[87].

Добежав до оврага, Чары остановился, высматривая забытый ахуном кумган, но вместо кумгана увидел мычащего голого человека. Волосы у Чары встали дыбом, он дико завизжал и, петляя, как заяц, помчался к аулу.

— Вай, помогите! — вопил он. — Кандым-ших воскрес!.. Вай, братья, на помощь!..

Люди, жившие последнее время в постоянном напряжении, схватили первое, что попалось под руки, и выбежали на крик отражать нападение кизылбашей. В один миг весь аул поднялся на ноги. Однако врага не было видно, только по аулу метался весь встрепанный и перепуганный Чары и орал, будто к горлу его приставили нож. Кто-то из наиболее проворных схватил его за шиворот.

— Что стряслось, Келев? Чего вопишь, как ишак?

Заикаясь и дрожа, Чары указал в сторону оврага.

— Ка-ка-ка-ндым-ших поднялся из м-м-могилы! Клянусь аллахом, пусть меня кладбище покарает, если вру!.. Не верите, сами идите и посмотрите!

Некоторые засмеялись, кое-кто снисходительно пожал плечами, несколько человек нахмурились — не время было для глупых шуток.

Один из парней схватил Чары за руку.

— А ну, дурак, веди, показывай, где твой ших!

Толпа повалила следом за ними, подшучивая над Чары.

Однако чем ближе подходили к оврагу, тем реже раздавались шутки. Люди постепенно настораживались, видя, что Келев испуган не на шутку. У самого оврага тот же парень сказал:

— Где Кандым-ших? Лезь, ищи! — И толкнул Чары вниз.

С отчаянным визгом, повторяя: «Вай, братья, не надо!»— Чары на четвереньках полез вверх. И тут кто-то из глазастых ребят закричал радостно и испуганно:

— Вон Кандым-ших!.. Голый сидит!.. Прячется!

Караджа действительно, увидев приближающуюся толпу аульчан и проклиная глупость брата, попытался спрятаться за кустом гребенчука, насколько позволяла веревка. Поэтому его и не заметили в первую минуту. У него уже стала появляться надежда, что удастся отсидеться Здесь, как один из подростков запустил в овраг камень. За первым последовал второй, пятый и скоро целый град камней обрушился на заросли гребенчука. Несколько ударов Караджа снес молча, только вздрагивал. Однако когда один увесистый голыш сухо чмокнул по локтю, а второй вскользь, но так, что в глазах потемнело, царапнул по макушке, Караджа не вытерпел, глухо завыл от боли и обиды и рванулся на толпу. Толпа, роняя камни и палки, кинулась врассыпную.

К оврагу подбежал запыхавшийся Мяти-пальван. Его моментально окружили, наперебой рассказывая об удивительном явлении — воскресении Кандым-шиха: теперь уже многие не сомневались, что Чары-Келев прав.

— Ших? — с сомнением покачал головой седой богатырь и, отдышавшись, направился к оврагу. Люди начали снова поднимать с земли камни — всем было до невозможности любопытно, что сделает с отчаянным Мяти-пальваном, который ни бога, ни черта не боится, воскресший ших.

Между тем Мяти-пальван спустился в овраг и уже взбирался на противоположный склон: так было быстрее, нежели обходить овраг кругом. Добравшись до Караджи, который лежал, уткнувшись лицом в землю и хрипло дыша, Мяти-пальван с опаской потрогал его за плечо.

— Кто ты, эй? Что случилось?.. Ну-ка, встань!

Караджа безмолвствовал, только плечи его задрожали.

Мяти-пальван накинул на него свой халат и крикнул:

— Эй. джигиты! Идите-ка помогите бедняге!

Сначала несколько более храбрых, а затем все, словно сорвавшаяся лавина, с криком и гамом ринулись через овраг на противоположную сторону и мигом окружили Мяти-пальвана и лежащего ничком человека. Мяти-пальван отвязал веревку от шеи Караджи, развязал ему руки. Увидев на затылке несчастного узел, догадался, что у него заткнут рот, развязал платок и ахнул:

— Караджа-батыр, ты ли это?! Что ты здесь делает в таком виде?.. Бай-бов![88]

Как ни странно, люди проявили очень сдержанное сочувствие к бедственному положению своего односельчанина. Некоторые высказывали даже откровенно язвительные замечания. Видимо, многие в глубине души очень неприязненно относились к Карадже из-за его постоянной готовности бежать с вестью к Адна-сердару. Повесив нос, стоял и Чары, чувствующий, что теперь ему вообще не пройти по селу от насмешек. А Мяти-пальван все допытывался:

— Как ты в таком положении очутился, Караджа-батыр? Ну, не лежи ты колодой, отвечай, когда спрашивают!..

Тот самый парень, который заставил Чары вести всех к оврагу, недружелюбно засмеялся и посоветовал: