Суровые дни. Книга 1

Неужели он нашелся? Как давно Махтумкули видел его последний раз! Кажется, это было на тое, перед отъездом в Хиву. Весть о том, что Ягмур пропал после одного из набегов кизылбашей, он услыхал, уже учась в хивинской медресе. Сколько весен, сколько зим минуло с тех пор — не сосчитать! Не только друзья, но и родные Ягмура навсегда распрощались с ним… Может быть, и Мамедсапа вот так же мучается в неволе, ждет своего освобождения?

— Вот здесь, Махтумкули-ага, на заднем дворе! — показал Джума.

Двор Шатырбека был полон шума и гама, но Махтумкули, ни на кого не обращая внимания, торопливо прошел за Джумой на задний двор и остановился у раскрытой двери мазанки, возле которой толпилось несколько джигитов.

Пригнувшись, чтобы не задеть головой за притолоку низкой двери, он вошел в мазанку. В нос ударил тяжелый затхлый запах, смешанный с запахом давно не мытого человеческого тела.

— Эссалам-алейкум!

Ему ответил звон цепей и дружное:

— Валейкум эссалам!

Всматриваясь в полумрак, поэт остановил взгляд на высоком, седом, как лунь, старике. Он узнал своего друга.

— Ягмур!

— Махтумкули!

Двое друзей замерли в продолжительном объятии. Окружающие смотрели на них с волнением.

— Тридцать лет! — утирая глаза, сказал Ягмур. — Тридцать лет не виделись мы с тобой, Махтумкули! Где наша молодость, где наши мечты?..

— Все прошло, Ягмур, — дрожащим голосом ответил Махтумкули. — Все прошло, улетело, как летучий дорожный прах! Мы родились только вчера и завтра аллах призовет нас к себе, — больше нечего ждать от этого неверного мира!

Горькая усмешка тронула губы старика.

— Ты прав, Махтумкули. Не стоило родиться на свет тому, чья жизнь — единый вздох, чей жребий аллах пометил черной краской.

— К сожалению, это не в нашей воле, Ягмур, — родиться или не родиться. И не аллах, а люди метят жребий своего ближнего! Метят черной краской вражды, алой краской крови, белой краской преждевременных седин… Ты не встречал Мамедсапа?

— Разве он тоже в плену?

— Да. — Поэт глубоко вздохнул. — Говорят, он в крепости Низган?

Ягмур переступил с ноги на ногу, звякнув цепью:

— Не слыхал.

И, понимая состояние Махтумкули, добавил:

— Может быть, это и так — Низган далеко, и не каждый слух нам доступен.

Цепь звякнула снова. Старый поэт обвел глазами помещение, напоминающее хлев. На полу валялись связки прелого камыша, гнилой соломы. Несколько куч истлевшего тряпья, видимо, служили постелями. Два кувшина для воды стояли в углу. Больше здесь ничего не было, если не считать громадного, в два обхвата, бревна, лежащего посредине. К нему были прикованы ножные кандалы пленников.

— Сколько лет уже живем так, — сказал Ягмур. — Днем нас стража охраняет, ночью — цепь. Не дай аллах никому такой жизни! Вон у того парня — он пытался бежать — даже руки скованы за спиной, напиться, бедняга, сам не может.

Молодой парень, прикованный к самому концу бревна, сидел на соломе, не поднимая головы. Махтумкули склонился над ним.

— Откуда родом, сынок?

— Я из ак-атабаев, Махтумкули-ага, — глухо ответил парень. — Отца зовут Оветди-уста[52]. Может быть, слыхали?

— Слыхал, сынок, — сказал Махтумкули. — Хорошо знаю Оветди-уста, прекрасный мастер.

Парень быстро вскинул голову:

— Спасите меня из этого ада, Махтумкули-ага. До самой смерти буду служить вам!

— Мне не надо служить, сынок, — ответил Махтумкули и присел, — лучше служи людям.

Тонкие пальцы музыканта и ювелира легли на массивный ржавый замок.

— Дайте кто-нибудь огня!

Внимательно осмотрев замок, Махтумкули спросил:

— Кузница поблизости есть?

— Есть, Махтумкули-ага! — быстро отозвался скованный парень. — Но ключ здесь сложный, его трудно сделать неопытному человеку!

— Ничего, сынок! — усмехнулся Махтумкули. — Это к жизни сложно подобрать ключ, а к замку — просто.

Усмехнулся и Ягмур. Уж он-то не раз наблюдал в пору своей юности, сидя в мастерской Карры-Молла, как в руках Махтумкули кусочки простого металла превращаются в изумительные по отделке женские украшения.

Джума первый выбежал из мазанки, разыскал кузницу. Дверь была заперта и не поддавалась. Он толкнул посильнее, но безрезультатно. Отступив на три шага, с силой ударил плечом. Одна створка с треском слетела с петель, и Джума с трудом удержался на ногах.

Прикрывая ладонью лампу от ветра, подошел Махтумкули.

— Не расходуй слишком щедро на пустяки свою силу, сынок. Она еще пригодится в жизни.

— Все д-д-дома обыскивайте! — где-то неподалеку кричал Илли-хан. — Н-н-ничего ценного н-н-не оставляйте!

— Кому что, а собаке кость! — сердито пробормотал Махтумкули. — Сведут тебя вещи в могилу, глупый сын неразумного отца!

В кузнице было полно всякого хлама — валялся прохудившийся котел, самовар без краника, старая медная чаша и еще что-то, не разобрать. Плотной стеной стоял застарелый дух кузнечного дыма.

Велев Джуме раздуть горн, Махтумкули выбрал из кучи ключей наиболее подходящий и сунул его щипцами в гулящее синеватое пламя. Когда красный цвет металла перешел в соломенно-желтый, Махтумкули вытащил ключ и начал ковать. Звонкие, частые удары молотка постепенно придавали металлу нужную форму.