Суровые дни. Книга 1

Но как часто надежды лопаются, словно пузыри, поднимающиеся со дна старого водоема! Уже год, как Менгли ходила с яшмаком[11] у рта, уже год была она женой крупного бая.

Для Махтумкули померк солнечный свет. Он ходил отшельником, избегая людей, и темные мысли, которые подсказывает человеку отчаяние, толкали к необдуманному. Любимая была потеряна навсегда, но любовь упорно не хотела умирать. Нестерпимые муки принесла она Махтумкули.

Да разве одна она! В сражении с кизылбашами был убит Абдулла. Без вести пропал Мамедсапа. Не выдержав потери сыновей, навсегда распростилась с неблагодарным миром мать.

Способно ли человеческое сердце выдержать сразу; столько испытаний? Очевидно, способно, потому что Махтумкули выдержал. И старый Довлетмамед, пытаясь держаться с обычной степенностью и спокойствием, тоже выдержал и даже утешал сына: «Не мучай себя переживаниями, сынок. Во всем происходящем — воля аллаха, и никто из смертных не избежит уготованной ему участи».

Участь, участь… Кто ее предопределяет? Чьей рукой движется колесо человеческой жизни? Может быть, не аллах, а сами люди? Вот надо бы женить Махтумкули. А как это сделать, если дом твой покинул достаток, если последнее, что у тебя было, ты отдал год назад за жену Абдуллы? Нет денег в кармане, нет скота в агилах. Есть только сын, страдающий от потери любимой, и есть сноха, ставшая вдовой. Может быть, соединить Махтумкули и Акгыз? Сын может обидеться и воспротивиться, но он не пойдет против обычая, против воли отца. Пусть не будет любви, но будут внуки. Не всегда жизнь строится на любви.

Через год у Довлетмамеда действительно появилось двое очаровательных внуков, в которых старик души не чаял. Он даже помолодел как будто. Но радовался он недолго. И в один из весенних дней туркменские селения облетела печальная весть о кончине Карры-моллы— так звали Довлетмамеда в народе.

Через год после смерти Довлетмамеда, словно стремительный весенний сель[12], обрушился на аул тиф, и двое малышей Махтумкули умерли почти в один и тот же день, да и сам он с трудом избежал смерти.

Вот как сложилась жизнь.

…Занятый своими печальными мыслями, старый поэт не заметил, как подошел к реке. Девушки смеялись, брызгая друг на друга водой из кувшинов. Женщины постарше не спеша говорили о своих делах. Два старика с хозяйской обстоятельностью поили своих осликов и вели неторопливую беседу.

Махтумкули хотелось побыть одному. Он свернул в сторону, туда, где никого не было, напоил коня, сел верхом и направился в сторону гор. Он вспоминал приезд Ата-Ёмута. Неужели снова где-то развязалась война? Разве мало крови пролилось на землю? Сколько крепких джигитов увел Надир-шах в Муганские степи и никто из них не возвратился. Ханы ссорятся — народ проливает кровь и слезы. До каких пор? До каких пор аллах будет испытывать человека и есть ли мера этим жестоким испытаниям? Наступит ли день, когда над миром прольется свет и народ выпрямит согнутую спину?..

Подъехав к стожку сена на склоне одного из высоких холмов, Махтумкули слез с коня. Конь сразу же потянулся к сену и громко захрустел.

Махтумкули, кинув на землю серп и веревку, огляделся.

Осень властвовала здесь вовсю, разукрасив природу желтым и багровым. Желтого было больше. Сухие травники ломались под ногами с треском дробящегося стекла. И только немногочисленные сосны, растущие кое-где по склонам холмов, не поддавались осени и зеленели гордо и независимо.

Вдали виднелся Хаджи-Говшан. Отсюда люди казались едва различимыми черными точками, но поэту виделись мужчины, убирающие во дворе или кормящие скотину, женщины, колдующие у жарко горящих оджаков и тамдыров, дым от которых тянулся к самому горизонту. Еле слышно доносились голоса людей, блеяние овец, лай собак. Все это сливалось в привычную мелодию жизни.

К востоку от аула тянулась сплошная гряда горных вершин. Большая часть гокленов, занимающихся земледелием, жила на той стороне, в долинах Хорасанских гор.

На западе, до самого горизонта, расстилалась ровная степь. Это были уже владения ёмутов. У северной оконечности степи виднелась туманная вершина Соны-Дага. У подножья ее проносил свои беспокойные воды Атрек, по берегам которого селились животноводы гокленов и ёмутов. А за горами снова начиналась низменность — бескрайняя степь, протянувшаяся на многие десятки конских перегонов и ограниченная с востока Аму-Дарьей, с севера — песками Каракумов, с запада — Хазарским морем, с юга — Хорасанскими горами.

Это была исконная земля туркмен. Этими бескрайними степями владели ёмуты, гоклены, текинцы, эрсари, сарыки, алили, емрели и десятки других племен и родов. Владели? Нет, они влачили здесь тяжкое существование, как неволь-кик — свои оковы. Земля была их, но не они владели землей. Часть края изнывала под пятой хивинского хана. Другую часть грабил иранский шах. Третья — стонала под тиранией бухарского эмира.