Суровые времена

– Заняв обыкновенную позицию нюень бао и полагаясь лишь на самих себя, мы не оставим себе никаких надежд, – продолжал Кы Дам. – У вас же, если Могаба решит, что больше не нуждается в ваших мечах, надежд также не много.

Я, не отрываясь, глядел на красавицу, хоть то и был дурной тон. Она зарделась. Привлекательность ее сделалась в этот момент столь притягательной, что я ахнул. Казалось, я знал ее уже несколько жизней.

Что за?.. Не бывало со мною такого. Все же мне уже не шестнадцать лет… Да и в шестнадцать-то такого не бывало.

Душа моя настойчиво твердила, что я знаю эту женщину лучше, чем кто-либо когда-либо кого-либо знал, хотя вправду я знал лишь ее имя, названное Кы Дамом в прошлый мой приход.

Было в ней что-то такое… Нет, не просто прелестные мечтанья. Когда-то я знал точно такую же женщину…

И тут явилась тьма.

Тьма была внезапной и полностью непроглядной, настолько, что даже не было времени понять – сам ли я уношусь вдаль, тьма ли затягивает меня…

Глава 49

То была долгая, долгая тьма без сновидений. То было время без меня – без радости, без боли, без страха, и измученной душе не хотелось покидать его. Но какая-то булавка проколола отверстие во тьме; тончайший луч света пробился внутрь и пал на иллюзорный глаз. Движенье, и бросок к крохотной точке, тут же расширившейся, и открылся проход в мир времени, материи и боли.

Теперь я знал, кто я. Меня согнуло под тяжестью множества воспоминаний, разом всплывших в мозгу.

Голос заговорил со мной, но я не мог разобрать слов. Я плыл, словно паутинка, сквозь золотые пещеры, и вдоль стен их восседали старцы, застывшие во времени, бессмертные, но не способные пошевелить и веком. Кое-кто из них был укутан колдовской ледяной паутиной, словно тысячи пауков зимы опутали их нитями замерзшей воды. На потолке пещеры вырастал зачарованный лес из сосулек. – Давай же!

Сила зова была такова, что меня словно ударило молнией.

Меня окутало мглой. Я рванулся, чувствуя, как перестаю быть собою. И все же, прежде чем исчезнуть из пещер, я почувствовал пробуждение чего-то, с огромными усилиями устремившего ко мне свое внимание.

Каким-то образом я попал в некое место, где отнюдь не жалуют смертных, и все же ушел невредим.

Память улетучилась. Но боль сопровождала меня на всем пути.

Глава 50

И снова – свет в темноте. И я снова начал становиться собой, хоть и безымянным. Свет заставил зажмуриться. Свет оказался штукой неприятной. А боль может и подождать… Однако что-то, скрытое глубоко под моей поверхностью, устремилось к этому свету, словно тонущий, что рвется к спасительному воздуху.

Я начал осознавать свое тело. Я чувствовал мускулы – окостеневшие, так как некоторые свело судорогой. Глотка пересохла – до боли. – Глашатай… – прохрипел я. Послышался Шорох, но никто не отвечал. Я бессильно обвис в кресле. В жилище нюень бао не было никакой мебели, да и само-то жилище был едва ли больше собачьей будки. Может, они меня к нашим вернули? Собравшись с силами, я приоткрыл глаз. Что за чертовщина? Где я? В подземелье? В пыточной? Может, это Могаба похитил меня?

Напротив, к такому же креслу, как и мое, был привязан маленький, тощий таглианец, и еще один человек был распластан на столе.

Да это же Копченый! Таглианский княжеский колдун!

Я привстал. Это оказалось больно. Очень. Пленник настороженно наблюдал за мной со своего кресла.

– Где я? – спросил я.

Настороженность его удвоилась. Оглядевшись, я обнаружил, что нахожусь в пыльной, почти пустой палате, однако камни стен ответили на мой вопрос. Я был в Таглиосе, в княжеском дворце. Такого камня нигде больше нет.

Что это?..

Вы когда-нибудь видели краску, стекающую вниз по стене? Вот точно так же вышло с реальностью. Она, расплываясь, подернулась рябью. Тот, в кресле, вскрикнул. Его била крупная дрожь. Представления не имею, что такого он себе вообразил об увиденном. Реальный мир уплыл прочь, а я оказался в каком-то сером месте, и мысли мои смешались от воспоминаний о том, чего я никогда не видал и не пережил. Затем все как-то упорядочилось, и вскоре я оказался в палате, где-то во Дворце Трого Таглиоса. Копченый, как обычно, лежал на своем столе, дыша медленно и неглубоко. Обманник был на месте. Он заслужил свирепый взгляд – слишком уж вспотел. Что он там такое замыслил?

Глаза его бегали. Что же он видел, глядя на меня со стороны?

Я встал на ноги. Теперь я понимал, что только что очнулся после очередного припадка. Однако вокруг не было никого, кто мог бы вытащить меня из тьмы: ни Ворчуна, ни Одноглазого?

В глубинах памяти копошились слабые намеки на воспоминания. Я отчаянно пытался ухватить хоть один, могущий послужить зацепкой. Пещеры какие-то… Песнь Тени… Пробуждение в далеком прошлом – и все же лишь мигом раньше настоящего…

Я здорово ослаб. Утомительное это дело… И жажда сделалась вовсе невыносимой.

Ну, это было поправимо. На столе, подле головы Копченого, стоял кувшин и металлическая чашка. Под чашкой обнаружился клочок бумаги, оторванный от целого листа. На нем убористым почерком Костоправа было написано: