Суровый воздух

Пламя жгло, едкий дым горящего бензина не давал дышать. Управляя правой рукой, летчик тянул самолет к плацдарму десанта. Сгорела перчатка, огонь жег руку. Страшная боль пронизывала все тело. Но бросить штурвал – значило пойти на мгновенную смерть. Страшным напряжением воли Остап пересилил себя. Внизу мелькнул берег, развалины завода. Мотор завывал. Огонь пожирал бензиновые вихри.

Ударом левой руки Остап отбросил с кабины колпак и жадно глотал струи свежего воздуха. «Тянуть, во что бы то ни стало тянуть!» – твердил он сам себе…

Пылающий самолет проскочил над развалинами завода и, теряя с каждой секундой высоту, пропорол радиатором землю. Остап почти бессознательно добрал на себя ручку и, почувствовав толчки, выбросился из кабины. Одежда на нем горела. Он повалился на землю и, закрыв лицо руками, стал кататься, стараясь погасить пламя. Подбежали люди, набросили на него шинели. Огонь пропал.

– Живой, дружок? – услышал он голоса бойцов.

– Там… в кабине раненый стрелок, – прохрипел Остап.

Уманский сам, без чьей-либо помощи, вылез из кабины и, качнувшись, упал. Десантники подняли его, бегом понесли в сторону.

– Разбирайте шинели, довольно! – крикнул кто-то. Остап приподнялся, но пропитанный бензином парашют вспыхнул с новой силой.

– Нож! Режьте лямки! – крикнул Остап хриплым голосом.

– Муканов, скорее режь!.. – как эхо повторил чей-то голос.

– Сейчас… Ах, ты… Здесь он был, в кармане. Да где же он, проклятый?

– Бери мой! – яростно крикнул третий голос. Через секунду отрезанный парашют, описав в воздухе дымную кривую, упал на землю. Остап вскочил. Одежда на нем тлела.

– Гад тут у вас медицина? – спросил он.

– Вон бежит, – показал боец на приближавшуюся женщину с сумкой через плечо.

– Дойдете до медпункта? – подбегая спросила его фельдшер.

– И вас могу донести, – попытался улыбнуться Остап. Но улыбка на его почерневшем лице получилась такая, что даже военный фельдшер, видавшая виды, вздрогнула и отвела в сторону глаза.

Остап ступил несколько шагов. От сгоревших кирзовых сапог остались одни дымящиеся опорки, хлопавшие по пяткам.

Он швырнул опорок в горящий самолет.

– Он, случайно, не рехнулся? – раздался за спиной чей-то сочувственный голос.

Летчик резко остановился.

– Не беспокойтесь, товарищ, шарики у меня на месте. Просто мне сегодня не повезло и, сделав небольшую паузу, добавил: – Между прочим, вы разбегайтесь от машины. Чего доброго, баки взорвутся.

Через полчаса он лежал на носилках у порога землянки медпункта, зашнурованный в спальном мешке. Ожидали, когда появится санитарный самолет и заберет с собой обоих раненых, чтоб переправить их через пролив.

Глаза летчика слезились, и он не совсем хорошо разглядел офицера, подошедшего к нему в сопровождении военфельдшера.

– Я начальник связи Н-ского артполка, – отрекомендовался он. – Мне приказано узнать, кто вы, чтобы сообщить на Большую землю о вашей посадке.

– Кто я? – переспросил Остап, с трудом раскрывая обожженные губы. – Я есть мумия из пирамиды Хеопса… Вы знакомы с Хеопсом?

– Что? Ах, да… то есть нет. Хм… Он еще шутит!.. – воскликнул офицер-связист, и в его взгляде отразилось удивление, граничащее с восхищением. – Вот это парень! – И он, сняв с пояса заветную фляжку, потряс ею возле уха. Внутри забулькало. – Ну-ка, мумия, глотни элексира бодрости, – приставил он горлышко ко рту летчика.

– А!.. – сделав несколько глотков, крякнул Остап. – Теперь все стало по своим местам: война – в Крыму, «ил» – в дыму и коньяк – в желудке… – И минуту помолчав, спросил: – А вы ощущаете, товарищи, как сладко пахнет жизнь? Чудесно! Как никогда… «О Танюша. мы еще покочуем с тобой по ее ухабам», – мысленно заключил он.

* * *