Во времена президентства Хатчинса Чикагский университет был молодым и демократичным и, в отличие от других университетов, не обслуживал «старую» элиту. Он был призван создавать новую. В основе программы обучения лежало изучение классиков философии и литературы, и эта программа была для всех студентов обязательной, за исключением тех учащихся, которые получили разрешение не посещать те или иные курсы или предметы.
Там можно было получить отличное общее образование на основе величайших книг и философских идей. По сей день образовательная программа Чикагского университета называется Common Core, что в свободном переводе означает «общее ядро». Оценок студентам не ставили. Вместо системы оценок, как писал Роберт Силверс, основатель издания The New York Review of Books, окончивший вуз в 1947 году, «система обучения Чикагского университета состояла из ряда обязательных для прочтения книг, начиная с трактата Аристотеля «Физика». Все студенты читали «Физику» в рамках одного или двух разных курсов. Читали сочинения Аристотеля по этике. Читали «Республику» Платона. Читали Августина. И так проходили западную философию вплоть до Маркса и Фрейда. Кроме этого, «все должны были получить представление о психологии. Все должны были немного понимать физику, – говорил Силверс. – Надо было иметь представление о квантовой теории»[260]
.«Я сторонница обязательной программы обучения, созданной на основе философской мысли, – говорила Зонтаг гораздо позже. – Чтобы все начиналось, да, именно с Платона, Аристотеля, древнегреческих драм, Геродота и Фукидида». Точно так же как и классики, напечатанные в Modern Library, которых она читала в Тусоне, Чикагский университет обещал студентам серьезное классическое образование в области культуры. По словам Зонтаг, отличие Чикагского университета от других вузов заключалось в том, что в Гарварде, например, было «более обширное предметное «меню», но неправильный подход»[261]
.«Цель университета состоит в подготовке условий для моральной, интеллектуальной и духовной революции во всем мире»[262]
, – говорил Хатчинс. Его устремления являлись полной противоположностью узкоспециализированным научным вопросам, которые Сьюзен с дрожью всего несколько месяцев назад записывала в Беркли. Тогда, в период чувственной революции, которую она переживала, Зонтаг «с ужасом поняла, как близка к тому, чтобы соскользнуть в жизнь научного работника».ТОГДА ОНА БОЯЛАСЬ ТОГО, ЧТО С НЕЙ ПРОИЗОЙДЕТ В ВОЗРАСТЕ 60 ЛЕТ, КОГДА ОНА СТАНЕТ «БЕЗОБРАЗНЫМ, УВАЖАЕМЫМ, ПОЛНЫМ ПРОФЕССОРОМ».
Многие из однокурсников надолго запомнили свою первую встречу с Сьюзен Зонтаг. «Женщина в Чикаго, по идее, не должна привлекать внимания к своей физической привлекательности, – говорил профессор. – Но не было ничего, что Сьюзен Зонтаг не могла себе позволить»[264]
. Один из ее друзей вспоминал прием в честь первокурсников: «Люди в комнате стояли группками, она вошла, и все мужчины… ахнули»[265]. На территории кампуса «нормой считались 17-летние неухоженные девушки в джинсах, – писал другой ее знакомый. – Но Сьюзен Зонтаг пришла на прием в шелковых чулках, в платье, на высоких каблуках и сверкая калифорнийским загаром». «Все решили, что она имеет какое-то отношение к понятию «кинозвезда»[266].Высокие каблуки и шелковые платья были на Сьюзен до тех пор, пока ей не удалось отправить мать назад в Лос-Анджелес. На самом деле и Сьюзен чаще ходила в джинсах. Но даже несмотря на джинсы, ее красота нашла в Чикаго рьяных поклонников. «Она привлекала самых умных ребят из самых мелких заводей», – говорила художница Марта Эделхайт, отдыхавшая в летнем лагере, из которого Сьюзен в детстве сбежала. Позднее некоторые из выпускников тех лет – Филип Рот, Филип Гласс, Роберт Силверс, Карл Саган, Майк Николс и сама Сьюзен – станут известными уже не в маленьких, а в очень крупных заводях.
Нагрузка на студентов была такой сильной, что, по словам Эделхайт, самоубийства случались достаточно часто: