Существование и форма. Часть 2

Погребальные обряды во всех культурах выражают концепцию движения тел и вещей, выражающую способ существования мира, не терпящего никаких разрывов. На этом пространстве (или вместилище) жизни кладбище превращается в центр социального единения и ритуальную площадку, на которой разыгрывается идея всеобщего обращения. «А.Н. Веселовский приводит факты побратимства: если целуются на кладбище через венки, то тем самым становятся родными, мужчины – братьями, женщины – сестрами. Кладбище здесь – сценарий, на котором происходит рождение из земли, со-рождение с растительностью, и это рождение из земли представляется также рождающей силой неба, через венок, круг, диск, как светило. У скифов жарили быка, садились на его шкуру, делили мясо, и кто съедал кусок, тот становился союзником»25. Тело-шкура быка здесь олицетворяет тело тотема, некогда умершего и погребенного, как и кладбище – тело предка, причащение которого соединяет людей в единый круг живые и мертвые. «…Путем еды или питья (смазывания) крови люди становились как бы соплеменниками (союзниками, кунаками). Обмен вещами создавал тот же институт социальной близости, потому что вещь тоже представлялась тотемом. Отсюда произошел обычай обмена подарками».26 Архетипом обмена повсеместно является коллективная трапеза, имеющая характер ритуала и по сей день выполняющая функцию главного семейного ритуала.

Внутренний мир и пространство освоенного

Феноменология дара уходит корнями в архетипику тотемического мифа. И прагматика дара не имеет никакого отношения к экономике и долгосрочным стратегиям обмена. Лишенная парадигматики, предполагающей обращение с различиями, она проникнута идеей кормления и, в этом смысле, она полагается в истоках хозяйства. Лишенная и обособленного нравственно-этического содержания, она проникнута духом этоса и, в этом смысле, располагается в основаниях этики.

В ее семантике коренится образ тотальной целостности и единства, не знающего и не принимающего различий. В нем осуществляется принцип тождества. Его цели ближайшие и конкретные – единение, соитие, устранение дискомфорта от встречи с отличным и обособленным, преодоление фиксируемого «встречей» разрыва. Его задача – стирание различий, нейтрализация и преодоление «инаковости» за счет поглощения другого, включения в собственный телесный «состав», претворения в тело ландшафта, в саму ткань социальности. Тотемизм, укорененный в «чувстве плоти», в абсолютизацию телесности, не выносит разрывов и не терпит обособленностей. Его стратегия – проекция «ближайших» планов и перспектива непосредственного визуального контакта: фиксация (видение/ рождение/ проявление/ существование) и захват (смерть/ поглощение/ насилие/ исчезновение). Оперативное мышление осуществляется в этом случае в классической форме дуальных «оппозиций» и на основании принципов контрастной семантики. Сознание социальности вполне читается в телесном коде («социальное тело») и предполагается посредством установления того же прямого контакта с декларацией причастности телу тотема и тождественности ландшафту. Сама проникновенность в инаковое дотоле непроницаемое тотемное бытие и распознавание его как различия имен противостоящих и взаимодействующих тотемических кланов, означало восприятие образа мира как гетерогенного бытия, несущего в себе начало саморазличия. Мир организован в этой перспективе в качестве совокупности физических тел, так или иначе связанных друг с другом.

Социальность как способ репрезентации человеческой самости начинается с фиксации места, обживаемого телом, с выделения пространства своего (собственного/освоенного), существующего по себе, т.е. обособленного, закрытого и комфортного, отделенного от иного (внешнего, чуждого, враждебного). Символом такого «внутреннего» пространства становится оседлое поселение и дом, образующий в нем центр средоточия автономной жизни семейно-родственных групп. В неолитическую эпоху утверждается практика захоронений предков под полами домов: собственными телами социальность прорастает в землю, таким образом, возникает миф «сакрального брака» предка (мужчины, рода) и земли (женщины, места), гарантирующих связность (родственность) с местом. Такой образ социальности непосредственно восходит к тотемическому архетипу, в который со временем вносятся кардинальные изменения. Тем не менее, и впоследствии, интимность домашнего мира, связанная с образами детства, формирует представление о ближайшем человеку домашнем мире как интимном пространстве, утробном мире, характер которого определяется телесными метафорами, существующего обособленно от других миров и т.п. И в гипертрофии дома-тела уже намечается разрыв с тотемизмом, обнаружение в мире различий и инаковостей, от которых, собственно, и требуется укрытие и обособление.