Существование и форма. Часть 2

Тотемистический архетип находится в основании всякого мифологического сознания, мышления и действия. Восстановить истоки мифа можно лишь обратившись к природе аффективного восприятия, ассоциированного с вещами, которые вызывают эмоции и «возбуждают» психические реакции. Миф, собственно, это разлитая в мире психическая энергия, ассоциированная с объектами окружающей действительности. «Восприятия времени в виде вещи, причинности в форме тождества причин и следствий – эти восприятия, облаченные в слово, создают миф, облеченные в поступок – создают действо. Миф не есть какой-то жанр, как жанром, например, является рассказ».18 Миф зарождается с первыми зачатками дискурса и представляет собой вначале феноменологически непосредственное «образное представление в форме нескольких метафор, где нет нашей логической, формально-логической каузальности и где вещь, пространство, время поняты нерасчлененно и конкретно, где человек и мир субъектно-объектно едины».19 Аффект не может быть структурирован и не имеет смысла вне себя: поэтому не «структура», а «поток» характеризует его «дискурс». Однако это весьма своеобразный «дискурс», оперирующий доместоименными дейктическими формами самообозначения (поскольку субъект еще не «имеет» своего «места», скорее сопричастен «месту» и не вполне отличим от «места») и предпадежными формами.

Этот язык не оперирует различиями «внутренней формы», поэтому не знает синтаксиса и грамматики (т.е. «структуры»), не «повествует» о или про «нечто», но топологизирует самого субъекта «вовне» в это «нечто» (экстериоризация – как поглощение этим «нечто»), либо, качественно «переводит» это «нечто» извне «вовнутрь» самого субъекта (интериоризация – как поглощениие субъектом этого «нечто»). В этом экстатическом слиянии, во вспышке аффекта, суть акта тождественности, в котором язык действует как функция удовлетворения и насыщения. Такой язык – суть сама энергия, сила действия, которой человек осуществляет акт «поглощения» вещи или воспринимает событие в качестве «поглощения» себя вещью. Не дискретность, а непрерывность и длительность, связывающие субъект и объект в едином «потоке существования» – его определяющие характеристики. Истоки синтаксиса образуются в этих экспрессивных эллипсисах субъекта и объекта, которыми субъект «проглатывается» объектом, как и объект «поглощается» субъектом в «топологии» безлично осуществляемого действия.

В перспективе глоттогенеза речь идет о феноменологии зарождающихся языковых структур (флексий и дейктических слов), которым еще предстоит разделить, т.е. ритуально расчленить, субъект и объект, предположив развертывание между ними разных форм и типов отношений. Но флексиям и дейксисам принадлежит и функция вновь соединить распадающийся на фрагменты языковой поток в соответствии с потребностями сознания «видеть связи», т.е. функция притяжательности, благодаря которой будет оформляться новый образ реальности и восприниматься роль сознания как мирообразования и миропредставления.

К такого рода феноменам языка, выявляемым в индоевропейской лингвистике, обращается В.Н. Топоров при изучении проблемы дейктических «местоимений» на примере синтагмы и.-е. *eg’h-om & *men-. «Почему нельзя ограничиться только этим “местоименным” толкованием синтагмы *eg’h-om & *men- и почему нужно за местоименным *men- искать его “доместоименный” смысл? Говоря в общем, потому, что дейктическое *eg’h-om указывает только на место, а место-образующая функция и для мифопоэтического сознания и для всей философской линии от Платона до Гейдеггера предполагает реальное заполнение места неким телом, принадлежащим этому месту и в свою очередь его, если не образующим, то реализующим, актуализирующим. Это исходное отношение места и тела, его заполняющего, стало локусом, в котором началось оформление категории притяжательности и сложение системы отношений, в которые может входить это тело (“пред-падежная” стадия)».20 В таком дискурсе нет причинно-следственных связей и все формы отношений – суть телесные манифестации Одного.

Как пишет О.М. Фрейденберг: «Миф и есть морфологическая форма такой антикаузальной системы тождественных, предметных, субъектно-объектных представлений. <…> Мифом служат и действа, и вещи, и речь, и «быт» первобытного человека, то есть все его сознание и все то, на что направлено его сознание. Потому-то и принято такое сознание называть мифотворческим…».21 Однако этот образ тотального всеединства обращается в мире различий, где действует как превосходящая человеческую сила или энергия (одушевленное), которая уже фиксируется мифом как смысл (связующий различия) и как «пища», как источник жизни и ее «сила», и, следовательно, как предмет желания. Но эта сила опознается и как опасная, превосходящая меня, способная не только дарить и «питать», но и поглотить и погубить.