Сущность

– Подумайте. Вы сказали, как только пришли. Звук, когда погасли огни.

– Это было животное. Далеко.

– Нет. Вы описали его иначе.

– Я сказала, это был одинокий звук, как у поезда.

– Именно.

– Ладно вам, доктор Шнайдерман! Даже вы в это не верите.

– Обдумайте эту версию. И не забывайте о вашем состоянии.

Карлотта пожала плечами.

– Ладно, – согласилась она.

– Вас разбудил этот странный звук. Грохот под ногами. И включилось ваше сознание. Мысли неслись со скоростью света.

– И что?

– Так вы это описали. Это ваши слова, когда вы ко мне пришли.

– Хорошо, продолжайте. Я слушаю.

– В западном Лос-Анджелесе много поездов?

– Нет. Мало. Их почти не бывает.

– Видите? Раз в столетие. Кажется, они выезжают из фабрики.

Шнайдерман наблюдал за Карлоттой. В ее сознании вера боролась с недоверием.

– И было сияние, – заключил он. – Странный прямоугольник на стене. Конечно прямоугольник, светило же из окна.

– Но форма изменилась.

– Изгибы на рельсах.

– А синее свечение?

– Лампа стояла на краю стола. Поезд сотряс землю. Она упала, разбилась, мигнула синим и погасла. Но в вашем состоянии все поменялось. Замедлилось. Вам казалось, что свечение надолго застыло в воздухе. А на самом деле прошла секунда.

– Вы очень убедительны.

– Помните, как медленно разбилось стекло, когда вы въехали в телеграфный столб? Но все длилось долю секунды. Лишь ваш мозг воспринимал все иначе.

Шнайдерман улыбнулся.

– Это звучит как научная фантастика? – спросил он.

– Нет.

– Меня с вами не было. Но то, что я предложил, разве это все не объясняет?

– Пожалуй.

– А второе объяснение – вторжение из космоса. Что кажется более разумным?

Карлотта вздохнула. Ее убедили. Можно было и не отвечать.

– Конечно, теперь все логично, – сказала она. – Я могу мыслить здраво. Здесь, с вами. Но когда что-то происходит там, все совсем иначе.

– Я понимаю, Карлотта. Но вы же не хотите жить в ненастоящем мире.

– Нет, конечно не хочу. Но что, если я не буду действовать разумно? Вы меня понимаете? Что, если я брошу чем-нибудь в детей, например? Подумаю, что они – это что-то другое.

Шнайдерман кивнул.

– Я знаю, к чему вы клоните, – сказал он. – Разумеется. Но я не думаю, что такое случится.

– Почему?

– Этому есть медицинское объяснение. Можно объяснить так: у вас не тот случай, когда вы принимаете что-то столь важное, как дети, за другое.

Карлотта выпрямилась на стуле, разглаживая юбку. Она так делала, когда серьезно над чем-то думала. Она уже привыкла погружаться в свои мысли, пока Шнайдерман ее ждал. Привыкла к основным правилам сеансов.

– Если мой разум обладает такой силой, – сказала она наконец, – заставлять меня видеть вещи и чувствовать то, чего на самом деле нет или есть только наполовину, тогда у меня внутри все холодеет. Такое чувство, словно какой-то демон держит Карлотту на ладони и просто смеется над ней.

«Психоз – худшее, что может случится с нами», – думал Шнайдерман. Это долгий и трудный путь из ада. Такие галлюцинации прямо указывали на полномасштабные психотические припадки. Но теперь, откинувшись на спинку стула в своей квартире, он видел множество обнадеживающих признаков.

Во-первых, у него появилась история болезни Карлотты Моран. Ее не лечили от психических расстройств. В целом, шизофрения может внезапно проявиться в тридцать два. Но шансы невелики. Обычно признаки проявляются к двадцати.

И последний сеанс тоже вселил в Шнайдермана надежду. Искажение восприятия света от поезда возникло из-за очень напряженного эмоционального состояния. Это характерно скорее для истерии, а не психоза.

Да, она не совсем правильно воспринимала происходящее. Отчуждение от реальности – главный признак психоза. Тем не менее как только она успокоилась, то ответила на его вопросы совершенно рационально. Даже искренне беспокоилась за своих детей в конце сеанса. Значит, такое отделение от реальности – следствия приступов, а не постоянной диссоциации.

Чем дольше Шнайдерман просматривал тексты, сваленные у него на столе, чем тщательнее сверялся с записями сеансов, чем больше искал общие правила поведения, тем лучше ему казалась ситуация. Она ведь жаловалась на странные ощущения внутри во время приступов. Это тоже симптом истерии, а не психоза.

Дверь открылась. Зашел Джим. Сосед Шнайдермана дружелюбно улыбнулся, а затем начал складывать вещи в сумку.

Шнайдерман наблюдал за ним. Будучи единственным евреем в общежитии, состоящем из привыкших жестоко конкурировать мужчин, большинство из которых работали в хирургии, общей практике или стоматологии, Гэри вел себя вежливо и дружелюбно, но держался в стороне. Далеко не всех ординаторов-первогодок приглашают работать – к этому он и стремился. Поэтому Шнайдерман воздержался от социального гамбита Южной Калифорнии и сосредоточился на учебе и работе. Он точно не из тех, кому место под солнцем достается легко и просто.

– Джим, тебе же поставили в следующем семестре смены на вечер?

– Через три недели. А что?

– Хочешь махнуться?

– Шутишь? Еще бы. А зачем?

– Просто. Мне нравятся те пациенты.

– Ну, это твоя жизнь. Договорились.

– Спасибо.