Сущность

Была ли это его вина? Этого падре Хуарес не знал. Но немало славных людей погибло здесь во цвете лет, сокрушенные незримыми духами, пав жертвой либо необъяснимых несчастных случаев, либо неведомых и подозрительных болезней. В начале этой недели брат Игнасио, не выдержав гнетущего его бремени проблем, покончил с собой – утопился в резервуаре с дождевой водой, привязав к своему телу несколько камней. Падре Хуарес был убит горем, и его мучили угрызения совести. Брат Игнасио был его лучшим другом и самым близким доверенным лицом, образованным и усердным служителем Господа, посвятившим себя приведению душ язычников к свету Христовой веры. Как знаток Писания и ученый, изучивший труды католических философов и богословов, он лучше, чем кто-либо другой, знал, что, наложив на себя руки, навеки будет лишен Божьей милости и благодати. И все же убил себя сам.

Падре Хуарес не мог понять такого поступка. То, что сделал брат Игнасио, не имело смысла. И чтобы такой благочестивый человек столь вопиющим образом отринул все основы собственной веры и столь бесповоротно отверг своего Бога… Это было вне пределов его понимания.

Разве что брат Игнасио все-таки не лишал себя жизни.

Именно такие слухи доходили до падре Хуареса. Поэтому он и боялся за свою жизнь. С его стороны было дурно даже думать об этом, а бояться смерти, находясь под защитой Бога в Его собственной церкви, было и вовсе кощунством, но, когда вечером он ложился спать в своей келье и, лежа на узкой койке, смотрел в расписной потолок, сложенный из необожженного кирпича, видел на нем тени, которых там не должно было быть, тени, не имеющие источника, ибо их не отбрасывал ни один предмет. По келье, казалось, двигались фигуры, еще более темные, чем сама тьма, и падре читал свои молитвы вслух, чтобы заглушить шепчущие голоса, которые звали его к себе, шепчущие голоса, которые знали его имя.

И он опасался, что если брата Игнасио заставили лишить себя жизни демоны или духи или, того хуже, демоны или духи сами забрали у него жизнь, подобная же участь могла постигнуть и его.

Уже говаривали, что дух брата Игнасио видели на колокольне и в библиотеке, в тех местах, где он чаще всего бывал при жизни. Если бы такие рассказы исходили только от индейцев или даже солдат, падре Хуарес отказался бы им верить. Но его видели также двое монахов, причем брат Мартин наблюдал его вблизи и с неподдельным ужасом вспоминал, что лицо брата Игнасио было полно такого гнева и такой злобы, что его черты жутко исказились, превратившись в нечто чудовищное.

– А вы уверены, что это и вправду был брат Игнасио? – требовательно спросил его падре Хуарес.

– Уверен, – отвечал брат Мартин. – Это не мог быть никто другой.

В воскресенье падре служил мессу и впервые за очень долгое время при этом остро осознавал, что фундамент церкви заполнен человеческими костями. Под нефом лежали останки тех, кто был убит по его приказу, и он уже не в первый раз задался вопросом: не его ли собственное невоздержанное и глубоко ошибочное решение похоронить их именно здесь и привело к нынешней критической ситуации?

«Что о моих поступках думает Бог?» – подумал падре Хуарес. Он столько раз молился о даровании ему прощения, что потерял этим молениям счет, и часто просил о ниспослании ему знамения, но его все не было. Простил ли его Бог? Заглянул ли Он в его сердце, увидел ли в нем сокрушение и раскаяние?

А может быть, брат Игнасио все-таки сам лишил себя жизни?

Может быть, он знал, что не попадет в рай.

В тот вечер падре Хуарес, как всегда, удостоверился, что рабы заперты на замок, затем пошел в церковь, где зажег еще одну свечу за упокой души брата Игнасио, после чего опустился на колени перед алтарем, чтобы помолиться. В церкви было холодно и темно, ее освещали только несколько горящих в плошках свечей. Падре Хуарес уже прочел свою молитву до половины и теперь перечислял имена людей, для которых просил Божьего благословения, когда услышал за спиной шум.

Шарканье ног, обутых в сандалии.

Падре Хуарес продолжил перечислять имена, заставляя себя не торопиться. Вероятно, это один из монахов, который пришел помолиться или, быть может, поставить свечу. Но, по правде говоря, падре так не думал, и ему понадобилась вся его самодисциплина, чтобы сосредоточиться на своем молении Богу и не открыть глаз, чтобы посмотреть, кто приближается к нему сзади.

Шаркающие шаги звучали все ближе.

Нет, он не мог сосредоточиться на молитве. Внимание раздвоилось, и падре понимал, что Бог это знает, а потому решил начать молитву сначала и целиком посвятить свои ум, сердце и душу разговору с Господом, не обращая внимания ни на что другое – но только после того, как откроет глаза и повернется, чтобы посмотреть, кто стоит у него за спиной.