Сущность Альфы (СИ)

Дети – что-то такое призрачное и не вызывающее никаких чувств. Отсутствие биополя и сущности – особенность его подвида, норма. Короткий жизненный цикл – следствие мутации. Все было просто… до Орочимару. Отношения с омегой изменили его, и Кабуто понял, что он если уже не причиняет, то обязательно причинит хрупкому омеге боль. Это осознание огорошило его, заставило делать ошибки: бета и ошибки – несопоставимые понятия, - например, спихнуть, а иначе это и не назовешь, Орочимару Учиха Гурен, даже уйти, в конце-то концов, страшась собственной природы, которая с каждым годом неумолимо отсчитывала срок его сравнительно короткой жизни.

Одним только богам и ему самому известно, что беты тоже могут страдать, что их сердце может болеть, что они способны потерять сон и аппетит, что его может разрывать на части от эмоций и невозможности их выразить, потому что не знаешь – как. Только он знает, как это – любить. Но в тот день, когда Орочимару так неожиданно снова появился в его жизни, он, бета, опять совершил ошибку, оставшись, как бы странно это ни звучало, бетой. Да, позже, когда Шиин стало известно обо всем, они поговорили, его, к слову, отчитали, зацеловали, заверили в своих чувствах страстным шепотом и попросили больше не бросать, снова и снова признаваясь в любви, но Кабуто понимал, что их отношения в тот момент держались только на чувствах самого омеги, поэтому он поставил себе цель – стать другим ради того, кого любил сам.

Не мог Якуши, даже по прошествии семи лет, сказать, что он достиг своей цели, хотя упорно шел к ней, порой перебарщивая, порой чего-то не понимая, порой ошибаясь, порой возвращаясь к исходной точке, но он старался, у него было, для кого стараться. Супруг и сын. Мог ли он, бета, надеяться на такое? Да он даже мечтать о подобном не мог, потому что, раньше, не видел смысла в семье, тем более с омегой, да ещё и с ученым, который возложил себя на алтарь науки и профессии, а вот теперь он не видел смысла жизни без них. Сколько ещё ему отведено богами? Тридцать? Сорок лет? Как бы там ни было, он не собирался отказываться от своей семьи, как и они от него. Не тогда, когда он, наконец, понял, что любовь – это целый мир, воплощенный в двух, самых дорогих ему людях.

- Что? – слегка прищурившись, спросил Орочимару, заметив с какой нежностью и любованием смотрит на них с сыном супруг

- Обед по расписанию, - четко, без единой лишней эмоции, лишь взглядом выдавая то, что готов смотреть на возлюбленного и сына вечность, ответил Кабуто, а после улыбнулся, едва заметно, в ответ на улыбку омеги и мальчика, пытаясь вложить в эти сокращения семнадцати лицевых мышц хотя бы толику того, что творилось сейчас у него на душе

- Обед! Обед! Обед! – требовательно выкрикнул Тоширо, и омеге ничего не оставалось, как подняться, не выпуская сына из рук, и покинуть кабинет, направляясь к ближайшему кафе и чувствуя, как бета, словно защищая их незримыми и неощущаемыми ментальными нитями, следует за ними

Орочимару, выйдя на улицу, сразу же был собственнически взят за руку, что спровоцировало девяностолетнего омегу на детский, смущенный смешок. Кабуто поцеловал его в румяную щеку, после чмокнул малыша, тем самым вызывая недоуменный взгляды прохожих, которые откровенно, изумленно, недоуменно пялились на странную парочку. Но самому Орочимару, когда он сжал ладонь супруга в ответ, было все равно на эти толпы, потому что любимый был рядом с ним. Да, семь лет не прошли бесследно, и у тридцатитрехлетнего беты появились едва заметные, мимические морщинки, но сам омега не особо переживал по этому поводу. Во-первых, потому, что сильно и искренне любил, а, во-вторых, потому, что он уже больше года, в рамках проекта «Энигма», трудился над препаратами Б-Х* (*«би-икс») и Б-Y* (*«би-игрек»), которые, в перспективе, могли не только продлить жизнь его возлюбленному, но и пробудить его сущность беты.

- Да поймите же вы, в конце-то концов! – омега, наклонившись над грубым, деревянным столом, который был завален бумагами, чертежами и проектами, показательно стукнул кулаком по столешнице, устремив свой, блещущий негодованием взгляд на слегка обрюзгшего альфу напротив. – Древние не просто так запечатали эту гробницу и выгравировали на лунном камне предостерегающие символы! Нельзя её вскрывать! Я чувствую! Джиробо-сан, - мужчина устало выдохнул, уже обеими руками упираясь в столешницу, - поймите, это не просто закорючки, это язык Древних, это послание, - и вновь багряноволосый посмотрел на мужчину, ища в его глазах понимание, которого там, естественно, не оказалось