Сущность зла

Местный диалект сильно искажал Hochdeutsch[22], с которым я вырос благодаря моей матери, и частенько случалось так, что я вообще ничего не понимал. Я уныло помотал головой.

— Слово Walscher, или Welsher, или сколько других его искажений не существует в округе, — ключевое слово для того, Джереми, кто хочет понять, какой мусор заметают тут под ковер.

Он намекал на этническую вражду, которая началась после Второй мировой войны и о которой я немало слышал.

— Итальянцы против немцев, немцы против итальянцев? Белфаст со штруделем?[23]

— Walscher означает иностранец, чужак. Пришлый. Но в дурном, уничижительном смысле. Вот почему я купил землю за смешную сумму. Потому, что на ней жили Walscher.

— Но конфликт…

— Конфликта больше нет благодаря туристам и Господу Богу. Но где-то под спудом всегда тлеет искра…

— Неприязни.

— Мне нравится, хорошее слово. Корректное. Именно так. Этнический конфликт между хорошо воспитанными людьми. Но в шестидесятые годы, когда мать Эви и Маркуса вышла замуж за коммивояжера из Вероны, этнический конфликт проходил под взрывы бомб. В свидетельстве о рождении фамилия Эви значится как Тоньон, но если ты спросишь у местных, тебе ответят, что Эви и Маркус звались Баумгартнер, по материнской фамилии. Понимаешь? Наполовину итальянское происхождение оказалось перечеркнуто. Мать Эви вышла замуж за итальянца: можешь представить себе, что означал в те времена смешанный брак?

— Уж никак не красивую жизнь.

— Никоим образом. Потом муж ее бросил, а алкоголь уничтожил ту последнюю малость здравого смысла, какая еще оставалась у нее в голове. Маркуса вырастила Эви.

— Мать еще жива?

— Мать Эви умерла через пару лет после того, как мы похоронили ее детей. На кладбище она не явилась. Мы зашли к ней домой: она валялась на полу, на кухне. Была пьяная в стельку и все спрашивала, не хотим ли мы… ну, не хотим ли…

Вернер засмущался, и я выручил его, задав вопрос:

— Она промышляла проституцией?

— Только когда кончались деньги, которые ей удавалось скопить, подрабатывая то тут, то там.

Мы еще немного прошлись в молчании. Я слушал, как кричат гагары и чирикают воробьи.

Проплывавшее облако затмило солнце, потом продолжило свой путь на восток — мирное, безразличное к трагедии, о которой Вернер рассказывал мне.

— А Курт? — спросил я, чтобы нарушить молчание, которое начинало меня тяготить.

— Курт Шальтцманн. Старший из троих. Он тоже был славный малый. — Вернер остановился, отломил ветку от сосны с темным узловатым стволом. — Знаю: в подобных случаях всегда так говорят. Но поверь мне: они вправду были славные ребята.

Вернер умолк, а я, чтобы заполнить паузу, проговорил вполголоса:

— В восемьдесят пятом я хотел стать питчером[24] в команде «Янкиз» и был влюблен в мою тетю Бетти. Она пекла невероятно вкусные маффины. О тех годах у меня прекрасные воспоминания.

— В наших краях в те годы было еще хуже, чем в войну, поверь мне. Молодежь уезжала, а кто оставался, травил себя алкоголем. Как и большинство тех, кто постарше. Не было ни туризма, ни субсидий на сельское хозяйство. Не было работы. Не было будущего.

— Почему же тогда Эви и прочие остались?

— А кто тебе сказал, что они остались?

— Значит, они уехали?

— Эви — первая. Она была не только умница, она была красавица. А знаешь ли ты, что случалось в те годы с красивыми и умными девушками в наших краях?

— Они выходили замуж и начинали пить?

Вернер кивнул.

— Первый попавшийся говнюк, а их тут полно, вскружит девчонке голову, обрюхатит ее, а потом принимается лупить ремнем, если в холодильнике недостаточно пива. А со временем, будь уверен, получается так, что пива всегда не хватает. Эви видела, что случается с женщинами, которые теряют голову из-за говнюков.

Я впервые слышал, чтобы Вернер употреблял такие слова.

— У Эви был план. Она закончила школу с самыми высокими баллами и получила стипендию для учебы в университете. И она, и Маркус владели двумя языками, но мать отказывалась говорить по-итальянски, к тому же их приучили к фамилии Баумгартнер, так что, когда наступил момент выбирать, в какой университет поехать, Эви решила в пользу Австрии.

— И на какой факультет она поступила?

— На геологический. Она любила горы. Особенно Блеттербах. На Блеттербах она водила младшего брата, когда дома становилось невтерпеж, и на Блеттербахе, как говорят, она поняла, что влюбилась.

— В Курта? — спросил я, уже угадывая ответ.

— Они были знакомы; в маленькой деревне, где рождается немного детей, эти немногие знают друг друга с пеленок, но Курт вел совсем другую жизнь. Он был на пять лет старше Эви, работал в горах проводником и спасателем. Он происходил из хорошей семьи. Его отец, Ханнес Шальтцманн, был мне другом. — Вернер осекся, и глаза его на миг затуманила грусть. — Хорошим другом. Это Ханнес привил сыну страстную любовь к горам.

— Ханнес тоже работал в Спасательной службе?