Например, каждый день в мой джаз-бар заходило очень много посетителей. Хотя нравилось там далеко не каждому – а точнее, мало кому. Но, как это ни странно, я научился «держать хвост трубой» и вкалывать дальше, даже когда мое дело по-настоящему ценили только два или три посетителя из десяти, а остальные жевали губами в духе: «м-м, ну что ж, могло быть и хуже…» Эта наука пришла ко мне через ломоту в костях за стойкой бара. И сегодня, даже если очень многие резко высказываются о моих книгах, я продолжаю верить – очень твердо, исходя из своего реального опыта работы в баре, – что на это не стоит оглядываться, пока хоть несколько моих читателей интуитивно понимают, о чем я пишу. Этот опыт для меня бесценен. Без него мне было бы гораздо сложнее писать; любая жестокая критика моих книг могла бы сильно исказить мою манеру письма. Когда я говорил об этом с Рю Мураками (который тогда уже получил премии Акутагавы и журнала «Гундзо» за роман «Почти прозрачный голубой»[85]
), он был так поражен, что даже воскликнул:– Харуки, ты действительно крут! Я, например, начинаю сходить с ума, если меня не принимают все десять критиков из десяти!
Эта его реакция, в свою очередь, запомнилась мне: одной фразой человек выразил чуть ли не весь свой характер.
Не хочу хвастаться – да тут и хвастаться нечем, – но думаю я не столько мозгами, сколько активно двигающимся телом. Чтобы чему-нибудь научиться или о чем-то написать, мне нужно почувствовать это всем телом сразу. Видимо, сказывается привычка тех лет, когда приходилось «танцевать» за стойкой бара с утра до ночи. Это – единственное из значений слова «работа», в котором я вижу смысл. Это и сформировало мой характер, из-за которого я порой ощущаю себя в современном литературном мире, словно в чужой тарелке. Отчасти это ощущение «чужой тарелки» и побудило меня уехать за границу и жить вне Японии так долго. Наверно, еще и поэтому я не могу обойтись без плавания и бега.
Мне почти нечего сказать моим студентам о том, как писать книги.
–
– О, это я умею! – восклицает один студент, и аудитория хохочет.
– Но что мне делать, если такой день никогда не придет? – тут же спрашивает другой. Кто-то хихикает. А я, даже не задумываясь, сразу цитирую жестокую фразу из «Гражданина Кейна»125
:– Ну что ж. Одни люди могут петь, а другим этого не дано.
Вспоминаю, как я получил за свою первую повесть премию для начинающих авторов. Я рассказывал об этом своим друзьям и знакомым – дескать, вот, написал книжку, ей дали премию «Гундзо», – а никто не хотел мне верить. Все, кто знал меня много лет, думали, что это шутка. А многие и до сих пор не уверены в том, что меня как писателя можно воспринимать всерьез. В их глазах я слишком не похож на человека, который пишет книги.
Теперь, столько лет спустя, за столько тысяч километров от Японии и за столько книг от «истории с голубцами», я оглядываюсь на свое прошлое и думаю, что наша жизнь – сама по себе удивительная и необъяснимая вещь, не важно, случаются в ней «потрясающие события» или нет.