Суть дела

— Бедненький, ты конечно не замечаешь, но на мой свежий глаз… Нет, книжный шкаф мне теперь нужен побольше. Я с собой привезла уйму книг.

— Ты мне еще не сказала, из-за чего ты…

— Милый, ты только надо мной не смейся! Это так глупо. Но вдруг я поняла, какая я была дура, что так переживала эту историю с твоим назначением. Когда-нибудь я тебе расскажу, и тогда смейся сколько хочешь. — Она протянула руку и чуть-чуть игриво дотронулась до него. — Ты и в самом деле рад?…

— Очень, — сказал он.

— Знаешь, что меня беспокоило? Я ужасно боялась, не забудешь ли ты тут без меня, что ты верующий. Тебя ведь, бедняжку, всегда приходится подгонять!

— Боюсь, что я был не очень прилежным католиком.

— Ты часто пропускал мессу?

— Да, я почти не бывал в церкви, — признался он с натянутой улыбкой.

— Ах, Тикки… — она сразу же поправилась: — Генри, дорогой, пусть я сентиментальна, но завтра воскресенье, давай поедем вместе к причастию! В знак того, что мы все начали сначала, по-хорошему.

Просто поразительно, до чего трудно все предусмотреть; вот об этом он не подумал.

— Конечно, — сказал он, но мозг его был словно парализован.

— Тебе придется вечером пойти исповедаться.

— За мной не так уж много страшных грехов.

— Пропустить воскресную обедню — это такой же смертный грех, как прелюбодеяние.

— Прелюбодеяние куда веселее, — сказал он с притворным легкомыслием.

— Да, я вовремя вернулась.

— Хорошо, я схожу после обеда. Не могу исповедоваться натощак.

— Дорогой, ты очень изменился.

— Да я ведь шучу.

— Шути, пожалуйста. Мне это даже нравится. Раньше ты, правда, не часто шутил.

— Но ведь и ты не каждый день возвращаешься, детка.

Фальшивое благодушие, шутки на пересохших губах — казалось, этому не будет конца; во время обеда он положил вилку, чтобы еще раз сострить.

— Генри, дорогой, я никогда не видела тебя таким веселым!

Земля уходила у него из-под ног, и все время, пока они обедали, ему казалось, что он куда-то падает: сосало под ложечкой, захватывало дух, сжимало сердце, — ведь нельзя же пасть так низко и выжить. Его шутки были похожи на вопль о помощи.

Они пообедали — Скоби не заметил, что ел, — и он встал.

— Ну, я пойду.

— К отцу Ранку?

— Сначала я должен заглянуть к Уилсону. Он теперь живет в одном из железных домиков на холме. Наш сосед.

— Но он, наверно, в городе.

— По-моему, он приходит домой обедать.

Он думал, поднимаясь в гору, как часто ему теперь придется ходить к Уилсону. Нет, это опасная уловка. Ею можно воспользоваться только раз, зная, что Уилсон обедает в городе. И все же, чтобы не попасться, он постучал к нему и был ошеломлен, когда Гаррис отворил дверь.

— Вот не думал, что вас застану.

— У меня был приступ лихорадки, — сказал тот.

— Мне хотелось повидать Уилсона.

— Он всегда обедает в городе.

— Я зашел ему сказать, что буду рад, если он к нам заглянет. Вернулась моя жена.

— Так вот почему возле вашего дома была какая-то кутерьма. Я видел в окно.

— Заходите и вы к нам.

— Да я не большой любитель ходить в гости, — сказал Гаррис, ссутулясь на пороге. — Говоря по правде, я побаиваюсь женщин.

— Вы, видно, редко с ними встречаетесь.

— Да, я не дамский угодник, — заметил Гаррис с напускным бахвальством.

Скоби чувствовал, что Гаррис следит за тем, как он, словно нехотя, пробирается к домику, где живет Элен, следит со злобным пуританизмом отвергнутого мужчины. Он постучал, ощущая, как этот осуждающий взгляд жжет ему спину. Вот и лопнуло мое алиби, думал он. Гаррис сообщит Уилсону, а Уилсон… Придется сказать, что раз уж я сюда попал, я зашел… И он почувствовал, как его «я» распадается, изъеденное ложью.

— Зачем ты стучишь? — спросила Элен. Она лежала на кровати в полутьме, шторы были задернуты.

— Гаррис следил, куда я иду.

— Я не думала, что ты сегодня придешь.

— Откуда ты знала?

— Все тут знают обо всем… кроме одного: про нас с тобой. Ты так хитро это прячешь. Наверно, потому, что ты полицейский.

— Да. — Он сел на кровать и положил ей руку на плечо — под его пальцами сразу же выступили капельки пота. Он спросил: — Что ты делаешь? Ты не больна?

— Просто голова болит.

Он сказал механически, сам не слыша того, что говорит:

— Береги себя.

— Ты чем-то встревожен, — сказала она. — Что-нибудь неладно… там?

— Нет, что ты.

— Бедненький ты мой, помнишь ту первую ночь, когда ты у меня остался? Тогда мы ни о чем не думали. Ты даже забыл свой зонтик. Мы были счастливы. Правда, странно? Мы были счастливы.

— Да.

— А почему мы тянем все это, раз мы несчастливы?

— Не надо путать понятия счастье и любовь, — назидательно произнес Скоби, но в душе у него было отчаяние: вот если бы можно было превратить всю их историю в нравоучительный пример из учебника — как это сделали с Пембертоном, — к ним бы снова вернулся покой или по крайней мере равнодушие.

— Иногда ты бываешь ужасно старый, — сказала Элен, но тут же протянула к нему руку, показывая, что шутит. Сегодня, подумал он с жалостью, она не может себе позволить со мной поссориться — так ей, во всяком случае, кажется. — Милый, о чем ты задумался?