Суть дела

— Да? — отзывается Ник тоном, полным скуки, словно говорит мне, что это относится к длинному списку вещей его не касающихся, также как перекус для всего класса и костюмы для Хеллоуина.

Я мысленно чертыхаюсь и думаю: «Моя мать права»

— Да. Я положу ее в твой кейс. Может, сделаешь первую попытку написать эссе? На этой неделе? Рэйчел и Декс свои написали...

Ник смотрит на меня в зеркало, а потом произносит с полным зубной пасты ртом:

— Серьезно?

Я смотрю на него пустым взглядом, пока он сплевывает в раковину, полощет рот и говорит:

— Ладно. Хорошо. Но мне предстоит просто сумасшедшая неделя. Завтра пересадка кожи у Чарли.

— Конечно, — говорю я; мое раздражение увеличивается еще на градус, когда Ник называет своего пациента по имени.

Мгновение спустя Ник ложится следом за мной в постель.

— Такие, значит, у нас дела? — со вздохом спрашивает Ник. — Мы решили подать заявление в «Лонгмер»?

— Это прекрасная школа. В ней учится Чарли.

Едва произнеся эти слова, я понимаю, что зашла слишком далеко.

— Что это должно означать? — спрашивает Ник.

— Ничего, — отвечаю я невинным взглядом широко раскрытых глаз и поправляю вокруг себя покрывало.

— Ладно. Что такое, Тесс? Ты злишься?

— Нет, — как можно более неубедительно отвечаю я, желая услышать ответ Ника, и тогда я смогла бы высказать ему все, что чувствую, ту досаду, за которой идет гнев. Гнев, отчасти, кажется оправданным, но с другой стороны — это паранойя и эгоизм.

Только вот он не делает этого ответного шага, не дает мне шанса, не задает вообще никаких вопросов, а просто говорит:

— Хорошо. Ну а теперь давай-ка спать.

— Конечно. Я понимаю. У тебя завтра операция, — отвечаю я.

Ник смотрит на меня и с едва заметной улыбкой кивает. Затем в последний раз рассеянно проверяет свой блэкберри и выключает прикроватный свет, явно не замечая ни моего сарказма, ни моей маленькой черной ночной рубашки.

ВЭЛЕРИ: глава двенадцатая

В понедельник утром, пока доктор Руссо с бригадой из пяти врачей и медсестер оперирует Чарли, Вэлери находится в комнате ожидания; она ожидает, и ничего больше. Она сидит одна, настояв на том, чтобы мать и брат пришли позже, когда все закончится. Вэлери никогда не требовалось разговаривать или отвлекаться в стрессовых ситуациях, и она не понимает психологию тех, кто ищет, как бы переключить свое внимание. Например, ее мать вяжет, будучи расстроена или взволнована. Поэтому она ни разу не поворачивается к вопящему в углу телевизору с плоским экраном, настроенному на канал Си-эн-эн, и не бросает взгляд на десятки женских журналов, валяющихся на столах по всей комнате. Она даже не слушает музыку на айподе Чарли, который пообещала поберечь для него, пока он будет в операционной. Она не желает никакого ухода от реальности. Наоборот, она хочет оставаться на страже, просто перетерпеть мучительные минуты, дождаться, пока кто-нибудь не появится в дверях и не проведет ее к сыну. Она надеется, что это будет Ник, по одной-единственной причине: по его лицу она сразу же поймет, все ли прошло гладко. Теперь она уже знает: он человек прямой, — и Вэлери тратит всю мысленную энергию, представляя миг, когда увидит его ободряющую улыбку, почти желая ответить ему тем же.

Только в один момент, часа через два после начала операции, Вэлери отвлекается и возвращается к своей глупой субботней выходке. Она чувствует, как от стыда наливается теплом лицо, хотя знает: ее никто не заметил, никто никогда не узнает о ее поступке и подобное никогда не повторится. Тем не менее Вэлери спрашивает себя, что она надеялась обрести или, может быть, выведать. О Боже, а вдруг Ник видел ее, и еще хуже — они с женой оба ее заметили? Что тогда? Приписали они этот шаг отчаянию матери, сорвавшейся с тормозов, и всячески жалели ее? Или их объяснение было менее благожелательным и они обвинили ее в преследовании? Не встревожился ли Ник настолько, что, ища спасения, передал Чарли другому, менее опытному хирургу? От этой мысли Вэлери в прямом смысле бросает в дрожь, и она поплотнее запахивает кардиган.

Вэлери снова спрашивает себя: «Зачем? Что заставило ее поехать туда?» — и изо всех сил игнорирует тревожный ответ, формирующийся в ее сознании. Между ними что-то есть. Влечение. Или, во всяком случае, связь. Она качает головой, отметая такой вывод как неверный, бредовый. Как она может испытывать какие-то чувства к мужчине, которого едва знает? А уж он и вовсе ничего к ней не испытывает, кроме простого сострадания. Она просто уязвима, вот и все, а он — ее спасение. Она убеждает себя, что это распространенное явление — пациенты влюбляются в своих врачей, путая благодарность с чем-то большим. И правда, она об этом читала, когда была беременна, — некоторые женщины влюбляются в своих акушеров. Тогда это показалось ей невероятным, но, оглядываясь назад, она понимает: возможно, в то время была слишком поглощена Лайоном, чтобы влюбиться в кого-то другого, пусть даже ненадолго.