Нет, ради двух-трех талеров он не стал бы надрываться, конечно, в день ему очищалось двенадцать-пятнадцать, а в последние три дня выходило по двадцать пять.
Сегодня был четверг, а в понедельник Сигорд добился результата и сам ошалел от заслуженной удачи – получилось!..
Сигорд, сколько знал себя, был исключительно злопамятен: семейные, служебные, студенческие, школьные даже обиды – жили в его сердце, угасали, бледнели, конечно, за давностью лет, но – жили, помнились, переживались из раза в раз, из года в год…
С тех пор, как он опустился и сбомжевался, обиды от людей и обстоятельств уже стали привычным делом, каждодневным, и память, побитая алкоголем, не могла содержать их отдельно, а беспорядочно собирала в один большой серый мешок, в общую непреходящую обиду на человечество. Все мечты его вращались вокруг бесперебойного доступа к пойлу с градусами, к долгожданному и жестокому торжеству над обидчиками, теми, кто его унижал, выгонял, бил все эти годы…
В последний месяц мечты о мести стали не такими навязчивыми, а мысли о выпивке он отгонял сразу же, до того, как они оформлялись в слова и образы… Но зато вернулась злопамятность: всю собранную массу, свою и чужую, он намеренно взялся сдавать только Кечу, игнорируя Мирона, и эта избирательность не осталась незамеченной:
– Ты чё, чувак, мне-то почему не несешь?
– Как это? Видишь же, принес.
– Это потому что я его подменяю, а его до послезавтра не будет. Чё, думаешь я дурак?
– Этого я не думаю. Ты отнюдь не дурак. – Сигорд врал смело, не боясь разоблачений, но комплименты отпускал, словно бы огрызаясь.
– Ну так а что тогда? Что, у Кечу медом намазано?
– Да нет. Не медом, и гири у вас одни и те же.
– Чё? При чем гири? Чё несешь?
– Все, молчу. Пока. Счастливо оставаться.
– Погоди. Нет, ты объясни: почему ты ему сдаешь, а не мне. Что я тебе, на хвост наступил?
– Нет, все нормально. Однако он к прейскуранту чуть строже относится, чем ты.
– Какому… А, вот ты о чем. Помню, помню наш разговор… Ну, ладно, топай себе, сдавай кому хочешь. Только… – Сигорд остановился и замер расчетливо. Потом обернулся. Так совпало в этот день, что он вспомнил о своем внешнем виде и побрился. Мало того, и зеленую рубашку выстирал, так что она была, конечно, мятая, линялая, но явно чистая. Вид у него был по-прежнему бомжачий, а все же он уже отличался от своих товарищей по классовой прослойке.
– Что – только, Мирон? Не будешь принимать от меня? – Сигорду невыносимо захотелось улыбнуться, замять впечатление от резко взятого тона, задобрить недовольного приемщика… Каким чудом он удержался?..
Мирон разинул рот уперся взглядом на взгляд – и вильнул ими!
– Я так не говорил.
– Тогда – что «только»?
– Чего?
– Ты сказал: «сдавай, кому хочешь, только…»?
– Да, я так сказал? Не обратил внимания. Нет, сдавай, кому хочешь. Если мне будешь сдавать – знай: со мной без проблем, уж я-то, – Мирон намекающе нажал голосом, – всегда честно вешаю, грамм в грамм.
– Возможно, не спорю. Хотя и у тебя, как я обратил внимания, случаются погрешности.
– У меня???
– У тебя. Но случайность – она и есть случайность. Мой товар – хорошего качества?
– Нормального.
– Мусор, подкладки для весу, неаккуратная упаковка?
– Нормального, я же уже сказал. – Мирон все никак не мог переключиться на иной, более равноправный уровень разговора со странным этим ханыгой, однако и того факта, что ханыга приносит очень много, когда приносит, причем почти все – не ему, а сменщику, отрицать не мог: товар был весьма кондиционный, словно бы перед сдачей его перебирали и сортировали (Так оно и было, Сигорд, на этапе подготовки, не стеснялся в усилиях).
– Тогда признай очевидное и приглядись к прейскуранту.
– Зачем это?
– Чтобы у меня был интерес сдавать именно тебе.
– Шагай… – И вслед уже: – Я подумаю.
На послезавтра, это было как раз в понедельник, Сигорд приволок в два приема двойную против обычного порцию и приступил уже к Кечу:
– Слушай, Кечу, фигня получается.
– На то и фигня. Что такое? – Кечуа был тоже дородным мужичком, основательным, солидным, но низеньким и очень подвижным: раз, раз, два-с, три-с – все взвешено, уложено, укрыто – как с моторчиком. Как при этом он умудрялся сохранять солидность? – удивительно.
– Мирон считает, что мой товар вот по этой строке должен идти, – Сигорд отчеркнул еще раз по тому же месту ценника, что и в первую сдачу.
– Пусть считает.
– Вот и я говорю: пусть считает. Поверь, мне с тобой проще дело было иметь. С тобой спокойнее.
– Ну так, а что тогда? Что за прощания с соплями?
– Он больше готов платить.
– Да хрен бы с ним, дураком деревянным! А я что – из своего кармана должен тебя надбавками кормить?
– Из своего не должен, а мое – это мое, как я его понимаю.
– Что??? Ты мне еще условия ставить? Ты, босявка хренова? – Сигорд в понедельник утром побрился уже специально и рубаху не поленился выстирать заново. В области косметики и парадно-выходной одежды возможности Сигорда были минимальны, но все, что мог – он сделал. Он очень робел – а ну как они стакнутся и выведут его на чистую воду, и прогонят навсегда?..