Суть острова. Книга 2

Кто-то когда-то выразился в том смысле, что архитектура – окоченевшая музыка… Может быть, я не архитектор и не музыкант, но мне нравится, как выглядит дом, в котором живет мой отец, а больше того – его жилище в этом доме. Что значит – большие деньги, потраченные грамотно! Высокие потолки дают ощущение открытого пространства, по-дневному светлого и в самый пасмурный день, все запахи в доме – приятны и ненавязчивы, стекла в огромнейших окнах чисты, прозрачны и практически не искажают очертания наблюдаемых предметов и видов, даже на дальней перспективе. Мебель, полы, умывальники, шторы, портьеры, ковры, телевизоры – все в этом доме по руке и под рукой, когда надобно. Зеркала – по качеству еще выше, чем оконные стекла, если только это возможно. Куда девается табачный дым, который мой отец производит в фабричных количествах? Его нет, а легкий запах дорогого табака – не раздражает и воспринимается, скорее, как часть «парфюмного» интерьера. Комната для пинг-понга – пожалуйста, биллиардная – хоть не выходи оттуда! Кроватей в доме – квартирой это гигантское жилищное чудо-юдо язык не поворачивается назвать – штук пять, и все двуспальные. Кроме одной. В одном из дальних углов одной из комнат, предназначенной, если судить по интерьеру, для медленных танцев с последующим развратом, есть тайная дверца. Отец два раза позволял мне зайти за эту дверцу, в святая святых, где даже Яблонски имеет право бывать, но не может ничего трогать без специального разрешения отца. Это – кабинет… или не кабинет… Я бы сказал – нора, да не хорошо так говорить в сторону папахена, пусть даже и за глаза. Это комнатка, единственная с низким потолком, наверняка искусственно поставленном в метрах двух с половиной от пола, общей площадью – квадратов десять, вряд ли больше. Всей мебели в ней – стол, один стул, узкая железная кровать, дешевыми тряпками застеленная. Лампочка на голом проводе, стоваттная, матовая, без абажура, линолеум на полу, стены в газетных обоях, то есть – без обоев вовсе: на голые стены налеплены развороты газет. Плохо побеленный потолок, электрический водогрей в форме чайника, литра на полтора… По-моему – я ничего не забыл в описании. Окон в комнатке нет, на столе шариковая ручка и толстая тетрадка в ледериновой обложке, мы такие в школе – «общими» называли.

На самом деле, несмотря на внешнее убожество, все в комнате сделано весьма прочно (я специально попытался стул расшатать) и удобно для очистки от пыли и грязи, но убирает, вытирает, подметает в комнате лично отец, и только он. Здесь он скрывается от мира и думает… Хрустальную пепельницу приносит и уносит самолично, она – не часть комнаты, потому что отец старается не курить в ней, даже когда уходит туда спать. Дверь в сие святилище закрывается на ключ, которых всего два: основной у отца и запасной у Яблонски. Никаких тайников и сейфов в нем нет, никаких иных секретов, кроме самой склонности к подобным странностям – нет. Чудак, право слово, но в последнее время я стал лучше его понимать, и по данному пунктику – в том числе. Женщины вокруг отца так бы и вились хищными стаями, если бы он не был столь сдержан и аккуратен в связях, но богатство не вскружило ему голову и не сделало расточителем: проституток он игнорирует, а добропорядочных женщин и девиц предпочитает арендовать, нежели вступать с ними в дополнительное, помимо секса, общение… Говорит, что такой стиль – гораздо менее затратен для нервов и кошелька. Про отцовских женщин мне Яблонски сплетничает, предварительно выяснив, что я отношусь к этому благодушно, без осуждения. Жилище, повторяю, роскошное, вполне на уровне того, что я видел у Чила и Ванды, но Яблонски постоянно упрекает отца в скупердяйстве и неумении жить на широкую ногу. «Такие-то интерьеры, Сигорд, и я бы мог себе позволить, а вам уже должно быть стыдно в них… – Перед кем это мне должно быть стыдно? – Хотя бы перед вашим сыном… и перед обществом! – Чихать я хотел на общество. Коли „и ты можешь себе позволить“ – отчего не позволяешь, только меня пилить горазд? Завел себе мажордома на свою голову. Правильно говорят: каждый жрец – надзиратель за богом своим. Давай, махнемся квартирами, я не против. – Но я против, а вы демагог! Вы хотя бы обо мне – подумали, о моем статусе мажордома, раз уж вы о нем упомянули, каково мне здесь ютиться!? – Блаженны ленивые, ибо им и так сойдет. – Вот, вот где сами-то проговорились: кто из нас – ленивый, кто? – Слушай, Ян, не доставал бы ты меня, а? Я в имение езжу? – езжу. Офорт рембрандтовский купили? – купили. Где он, кстати? Здесь, или… – В вашей спальне висит, уже третью неделю! – Не кипятись так, Яблонски, ну давай, я тебе ферзя фору дам – авось – размочишь „сухаря“… – Мне ваших подачек не надо! Давайте еще одну, без ладьи. Потом ужин."