Суть вещи

Лиза вдруг вспоминает. Какой это был эпизод? Тысяча сто двадцать третий, точно. Она сидит на последнем ряду высоченной аудитории-амфитеатра и быстро записывает в тетрадь цифры, которые выскальзывают из-под руки профессора и приземляются на доску.

Время от времени от ее головы, плеч и груди отскакивают небольшие бумажные шарики и падают на парту и на пол вокруг нее. После каждого очередного попадания по рядам прокатывается сдавленное хихиканье, а ее ручка пугается и вздрагивает: все страницы испещрены росчерками поверх ровных рядов цифр, так что ей потом приходится переписывать всё в специальную домашнюю тетрадь.

Но если отвлечься от этой необходимости, которая помогает, кстати, находить ошибки в рассуждениях профессора, то в происходящем даже можно найти красоту – как будто град прошел прямо над Лизой, и теперь вся парта усеяна неровными белыми зернами. И если бы не смех вокруг, который сбивает ее с толку, можно было бы мириться с этим и дальше…

Она не знает, что он хочет сказать. Она мотает головой.

– Это значит, детка, что ничего не было, – говорит он.

– Как это – “не было”? Вы не сознаетесь?

– А в чем я должен сознаться? Что у меня работает добросовестная девушка? Что она идеально делает уборку? – Владимир Сергеевич снова усаживается, откидывается на спинку кресла и смеется – будто рассыпает голубые электрические искры. И искры эти, как белые бумажные шарики, ложатся вокруг Лизы и замирают.

– Но вы… Но мальчики…

– А что “мальчики”? Тебе кто-то что-то обо мне рассказывал? Кто-то – кроме вещей?

– Нет, – шепчет Лиза.

– Очень советую ни с кем больше об этом не говорить, детка. Беседовать с вещами – нехороший симптом. Все догадаются, что ты сумасшедшая, понимаешь? И надолго укатают на Банную гору, в ПНД. – Владимир Сергеевич так певуче выводит это “пээндэ”, что Лизе на секунду кажется, что это какая-то прекрасная страна, куда ей очень нужно. Владимиру Сергеевичу, наверное, тоже приятно, потому что он с удовольствием выпевает еще раз: – Да, в ПНД. Где тебе самое место, ей-богу. Потому что ты совершенно ничего не можешь доказать и плетешь всякую чушь, придумываешь всякие ужасы. Я бы и сам этим занялся. Спровадил бы тебя. Раскачать-то тебя несложно, а потом оп – и скорая. Но, понимаешь ли, мне ужасно лень. Да и прием вот-вот. А со скорыми всегда неоправданно много возни. Так что считай, что тебе сегодня повезло. Но когда тебя госпитализируют – а это непременно, непременно произойдет, – я велю Ясе послать цветов твоей бабушке. Потому что именно бабушка тебя в диспансер-то и уложит, вот увидишь. А теперь ты, конечно, уволена. Отправляйся, собирай свои вещички и уматывай. Опасаться тебя глупо, но в своем доме я тебя больше не потерплю. А если решишь снова побеспокоить своими идиотскими домыслами полицию, вспомни, что на Банной горе не только ПНД, но и кладбище. Ляжете там с бабушкой гробик к гробику. Не таких обламывал.

Владимир Сергеевич заносит ручку над очередным листом бумаги.

– Лизу вообще-то Яся Васильевна нанимала, – говорит Лиза.

Бабушка всегда говорит ей: “Старайся постоять за себя!”

– Хм-м, а ведь и верно. Жаль Ясю: мало ей проблем с Федькой-идиотом, еще ищи теперь новую прислугу. – Его ручка снова замирает над бумагой, раздумывая над следующим словом.

– Уборщицу. Лиза не прислуга. Уборщица.

– Да-да, конечно-конечно. У тебя достоинство. А ты хоть понимаешь, почему ты работу получила? – Владимир Сергеевич с силой отодвигается от стола. – Понимаешь, что Яська тебя пожалела? Уперлась: “Давай возьмем! Хорошая ведь девочка, старательная! Такая же, как Феденька. Ну кто ее еще возьмет?” Сил не было слушать ее нытье! Согласился, только отстань. И посмотри, как ты с ней поступила! Как отблагодарила за доброту! А я так и знал, что с тобой будут проблемы! Таким, как вы с Федькой, вообще не место среди нормальных людей. Вас надо с рождения в клиниках держать, для вашей же собственной безопасности!

Лиза стоит и слушает звон своих браслетов; он звучит все громче.

– И для вашей заодно, да? – еле слышно говорит она.

Владимир Сергеевич вдруг вскакивает. Его лицо покрывается противными багровыми пятнами: