“Моя Тара, моя Небесная Матерь, мое настоящее истинное “Я”, приди ко мне из Мира Высшего Огненного и слейся со мною в Огненном объятии. Ибо Ты и я — единое Целое, и цель у нас едина — служение Господу нашему Иисусу Христу. Моя Тара, слейся со мною в Огненном объятии, и мы устремимся Пирамидой Света высокой Духовности к единению в Высшем с Творцом во имя Красоты Бытия”.
С этой Молитвой я обращаюсь к своей Небесной Матери утром, днем и вечером. И всегда на Душу нисходит великая тишина и покой.
Помню, прямо в вагоне, глухой ночью, под стук колес, я вышел на связь с Учителем:
— Есть такой отшельник Саша?
— Да, это мой очень способный ученик.
— Учитель, мне следует познакомиться с ним?
— Непременно, и это произойдет в свое время.
— Учитель, в мире нет ничего случайного… Эта встреча с инженером — не просто так?
— Ты, сынок, направишься по адресу, который тебе укажут.
Инженер действительно дал адресок, но очень неопределенный, просто направление, в котором искать отшельника; сообщил поселок в горах, где живут родители. Саши, да и сам он, по слухам, изредка появляется.
В поселке Сашу знали. Нужную улицу и дом я нашел без труда — язык до Киева доведет. Познакомился с родителями “очень способного ученика О'Джана”, едва скрыв удивление. А удивляться было чему: дверь мне открыл… бывший боцман Петр Алексеич собственной персоной. Точь-в-точь, каким видел его в медитации — когда мы в горах рубили избушку…
Саши дома не оказалось — ушел к священной горе Белухе, на самом юге Алтайского края. Ушел, как говорится, далеко и надолго. Но об этом после… Приняли меня Петр Алексеич и его жена Валентина Ивановна очень приветливо, как будто ждали. А через несколько дней мы с Петром Алексеичем были уже в горах, в самой глуши: строили мне избушку. Решили поставить ее невдалеке от Сашиной землянки, крохотной, с берестяной крышей, где он, собственно, и принял “Синергетику”. Начали с нуля, с заготовки сухих бревен; дело пошло быстро — у бывшего морского “дракона” руки действительно оказались золотыми. Ночевали мы в Сашиной “конуре”, два метра на два с половиной, где топчан да печурка, а с утра пораньше уже стучали топорами.
И странно было знать, предчувствовать, что вот однажды (очень скоро) мы присядем на бревно отдохнуть и Петр Алексеич подробно расскажет о своей морской одиссее: как тонули в Бискае, как прыгали с высоты в плотики в одних спасательных поясах… И потому, когда и этот перекур, и рассказ боцмана о гибели “Альбатроса” в самом деле состоялись, причем точь-в-точь, с малейшими подробностями, как в той питерской медитации, — я воспринял все и сопереживал случившемуся в Бискае, по существу, как бы во второй раз, все зная наперед, лишь уточняя в памяти детали…
Избушку поставили недели за полторы. Принесли из поселка духовку и приспособили ее под печурку. Доставили два рулона толи, причем от ближайшего села, где останавливается автобус, до нашего места не менее двадцати километров тайги, бездорожья. С одной стороны, это хорошо — глушь, безлюдье, но с другой… Эти рулоны толи, килограммов по тридцать, вымотали нас основательно. Впрочем, похоже, только меня; Петр Алексеич, мужчина 60 лет, перенесший тяжелейший инфаркт, с вырезанным напрочь желудком, — далеко обогнал меня, двадцатисемилетнего горожанина, еще не окрепшего на свежем воздухе. Когда я дотащился до избушки, там уже вовсю полыхала печурка: Петр Алексеич готовил обед.